Феликс Овчаренко - Море штормит

Перепрыгивая через три ступеньки, Сергей сбежал по лестнице вниз. Рывком распахнул на улицу дверь. Навстречу ему с низко опущенной головой брел по зеркальным лужам забрызганный грязью, всклокоченный парень. Это был Никита. Натолкнувшись на Сергея, он отстранил его плечом и молча прошел в общежитие.

— Постой, что случилось?

— Землетрясение в Ашхабаде, — мрачно бросил Никита и снова повернулся к нему спиной.

— Она увидела нас?

— А какая, собственно, разница? Иди продолжай.

— Знаешь, ты брось! — рванулся к нему Сергей. Но Никита так посмотрел ему в глаза, что сразу же бессильно опустились руки и горько сделалось на губах. Только в эту минуту Сергей догадался впервые, что не ему одному дорога черноглазая. Только в эту минуту он понял, что был у него настоящий, единственный друг.

Разве представишь, какое мужество помогало Никите так долго сдерживаться и молчать. Разве узнаешь теперь, что творилось у него в душе, когда он, увидев, как рушится Сережкина любовь, пытался задержать Леночку на крыльце, уговаривал ее вернуться, не уходить…

До поздней ночи блуждал Сергей у ступенчатого здания киностудии. Заглядывал во все освещенные окна в разбегающихся от перекрестка домах, с надеждой всматривался в удивленные лица прохожих. Но случайные встречи выпадают, видно, лишь тогда, когда их не ждешь. Не чаще.

Только перед самым рассветом забылся Сергей коротким и зыбким сном. С утра он уже был на площади перед политехническим институтом. Леночка на лекции не пришла.

Лишь на третий день она появилась на занятиях. Сергей упрямо дежурил в коридоре, с нетерпением дожидаясь звонка на перерыв. Он должен во что бы то ни стало рассказать Леночке обо всем. О своей любви, о тягучем, невыносимом ожидании. О сомнениях, долгих раздумьях. О минутной слабости, вызванной отчаянием. Не может она не поверить ему! Не каменное же у нее сердце. Не могут ее лучистые, озаренные жарким пламенем глаза стать вдруг холодными, ледяными.

Он попросил пробегавшую мимо девушку-первокурсницу позвать студентку Ермакову. «Посыльная» возвратилась лишь перед самым концом перерыва.

— Вас зовут Сергеем?

— Да. А Леночка что?

— Она вас просит больше никогда не приходить. — По лицу девушки легко было догадаться, что она как могла постаралась смягчить ответ.

Сергей кивнул. Направился уже было к выходу, но снова окликнул первокурсницу:

— Скажите, а в тот день у Ермаковой ничего не случилось?

— В какой день? Он назвал число.

— Как же, прекрасно помню. Ее тогда с собрания на вокзал отпустили. Отец у нее через наш город проезжал. Она с ним должна была повидаться. У нее ведь матери нет.

А дома на него вдобавок ко всему обрушился Никита:

— Эх ты, жизнелюб! Носишься со своей драмой, а не знаешь даже, что девчонка росла без матери. И вообще, как погляжу, многого ты еще на свете не знаешь.

— Никита, а ты не мог бы мне помочь? — осторожно намекнул Сергей.

— Боюсь, теперь тебе уже не поможешь.

— Что же она, по-твоему, из кремня?

— А ты думал, девчата из одних поцелуев состоят?

И снова Сергей почувствовал, что перед ним совсем уже другой человек. По крайней мере на такую тему с Никитой теперь говорить было бесполезно.

На следующее утро Сергей выехал в Новоуральск, на трубный завод, к героям своих очерков. Приближался день защиты дипломной работы. Нужно было в последний раз сверить рукопись с жизнью, внести подсказанные временем исправления. «Первопроходцы» — так он назвал цикл очерков-рассказов о людях суровых и жарких профессий, с одержимостью подлинных романтиков штурмующих завтрашний день. Писал увлеченно, с волнением. А вот в гости теперь отправлялся без радости. Вдохновение, которое так окрыляло в первые весенние дни, сменилось тупой, холодной апатией. Даже самые яркие и огненные страницы сегодня уже не трогали своим накалом, не будили воображения свежестью образов, дерзкими взлетами мысли. «Писать-то ты красиво научился…» — начинал он разговаривать сам с собой, но никак не мог закончить каждый раз ускользавшую фразу.

Рабочие рукопись похвалили: «Все как в жизни. Краснеть не придется». А Сережке эта добрая похвала показалась хуже самой горькой обиды. Будто крест-накрест хлестнули его по лицу. Совестно отчего-то было смотреть ему своим героям в глаза.

Еще в вагоне за несколько перегонов до Свердловска он окончательно решил, что добьется встречи с Леночкой, что бы там ни случилось, какая бы стужа ни угадывалась в ее глазах. Пусть она даст ему пощечину, пусть оборвет обжигающим «нет», но он, черт возьми, не может теперь без нее, нет ему без нее дороги, и счастья настоящего тоже не будет без нее. Разве так уж все непоправимо? Неужели большая, единственная любовь не имеет права хотя бы на маленькую, крохотную ошибку? Кому это нужно, чтобы люди так мучительно расплачивались за свои нелепые, чисто случайные промахи? Нет в конце концов таких проступков, которых нельзя было бы искупить. Так он и скажет ей. Все напрямик. А там — пусть рассудит сама.

Но ничего Сергею сказать не довелось. В деканате энергофака ему сугубо официально сообщили, что студентка Ермакова досрочно сдала экзамены и вчера уехала из города. Куда именно — уточнить не могли. На курсе тоже никто ничего не знал. Подсказали только адрес Лениной тетушки. Через полчаса Сергей уже постучался в массивную, высокую дверь старого, с круглой деревянной башенкой особняка. Невидимая в полумраке прихожей, пожилая женщина, не снимая цепочки, довольно угрюмо пояснила ему, что никаких племянниц отродясь не имела, а квартирантки ей о своих планах не докладывают.

Сергей поспешил на почтамт. Отправил в Советскую Гавань срочную телеграмму. Он понимал, что это выстрел наугад, крик в темноту. И все-таки надеялся на ответ. Но почтальоны каждый день только разводили руками:

— Вам пока еще пишут…

Не думал не гадал Сергей, что так уныло покатятся под уклон его последние студенческие дни. Не скрасила их ни телеграмма «первопроходцев», пожелавших счастья и трудных дорог, ни назначение на Сахалин, о котором еще недавно так сильно мечтал, ни даже примирение с Никитой, который с боем отстоял себе право работать после окончания за Полярным кругом, в далеком порту Игарка. Когда-то они, правда, собирались поехать вместе.

Не смог забыться Сергей и потом. Ни в тревожную пору экзаменов, ни после шумного выпускного вечера, ни в хлопотные дни отъезда. Стоило только на миг закрыть глаза, как в памяти сразу же оживали воспоминания. Намертво сплавились они навсегда с тихим мотивом студенческой песни, искрящимся свечением вечернего льда и слабым запахом пробивающейся к солнцу листвы. Даже уже в родительском доме, в небольшом поселке на отлогом волжском берегу, не уставал он вспоминать неповторимый блеск ее глаз, синеватый отлив ее густых волос, в которых запутался как-то залетный весенний ветер.