Владимир Кудинов - Сполохи

— Я так и знал, — с досадой проговорил Кучинский: в живописном облаке пыли под «трамплином» лежал Димка, а велосипед валялся в стороне. Одно колесо продолжало крутиться.

— Поразительный человек! — засмеялся Кучинский. — Боюсь с ним разговаривать: что ни скажи, обязательно сделает наоборот. Надо уходить, не то он опять что-нибудь выкинет.

— Такие местечки, — сказал Иван Терентьевич, — всегда населены исключительными личностями, Народу немного, все у всех на виду — потому и происшествий на душу населения больше, чем в городе.

— Здорово, Юлик! — вывернулся из боковой улочки мужичок лет сорока. — Ты где сегодня пьешь? Мы — на дереве!..

В проулке стоял могучий тополь. Наверху сидел парень и перепиливал толстый сук. Двое других оттягивали сук веревкой, чтобы тот не оборвал провода.

— Жаль дерева! — клялся мужичок. — Так ведь, холера, полы в хатах поднимает! Целиком не спилишь — на дома упадет, провода порвет… За каждый сук — по бутылке, братка!

— Ну вот, видишь, — смеялся Значонок, когда они отошли от «пьющих на дереве».

— Тут что ни встреча — то событие, — согласился Кучинский. — Этого, — он показал большим пальцем через плечо, — на промкомбинате прозвали «фальшивобутылочником» — сдает бутылки мешками… А вот навстречу шествует Суффикс — добрый старый чучковский учитель. Его фамилия из двух немецких суффиксов — Лер-нер. И, конечно, идет с уловом… Здравствуйте! — остановил он маленького учителя с проводочной удочкой и парой великолепных язей на кукане. Штанины рыбака были снизу мятые и мокрые.

— Ну и какая у вас сегодня была наживка? — спросил Кучинский, с восхищением разглядывая язей.

— Го’ох!.. Исключительно, го’ох! — опять же охотно отвечал Лернер. Приподнял добычу, тряхнул ею, полюбовался сам и дал другим полюбоваться и гордо пошел своей дорогой дальше.

— Это верно, ловил на горох. Только ведь язей-то он купил у пацанов на перекате.

Возле самого дома их нагнал и пронесся в конец улицы Димка. Не обернулся, точно бы и не заметил. Все те же лохматые собаки в репьях, деревенские дурочки, весело преследовали его.

Валентина Стельмашонок оказалась миловидной, еще молодой женщиной. Была чуточку полна, но, как говорится, годна для ваянья.

Иван Терентьевич взглянул на Юлика: дескать, такие у вас в Чучкове «старушки»?..

— Познакомьтесь: мой батька — Иван Терентьевич… — сказал Кучинский.

— Добрый день вам в хату, — сказал Значонок.

— Здравствуйте, — улыбнулась Валентина. Губы у нее были полные, зубы белые и улыбка хорошая.

— Валентина, моя хозяйка, — продолжал Кучинский, — бухгалтер, ударник соцтруда и Димкина мама. Скоро купим с ней барометр.

Валентина с изумлением взглянула на Кучинского.

— Лев Толстой, когда серчал на свою жену, снимал со стенки барометр и грохал его об пол, — пояснил он.

— Так уж и грохал! — усомнилась, вспыхнув, Валентина.

— Ну-ну, пошутил, — ретировался Кучинский. — Но один раз грохнул, это точно. — И вновь засмеялся.

Вошли в отдельную комнату Кучинского. Стол, кровать, пара стульев, подвесная полка с книгами составляли все ее убранство. Книги были сложены на стульях, на подоконнике и на полу — размещать их пока что было негде. Окошко выходило в сад.

— Вот новинки, — показал Кучинский на отдельную стопку книжек. — В городе, понятно, этого не достать.

— Пастернак… Катаев… Марсель Пруст… — узнавал Значонок книги по обложкам. — Эти у меня тоже есть. А Ставинского я читаю в оригинале. И вообще, Польша дарит нам хорошие книги… Взгляни, я получил сигнальный экземпляр «Хроники».

Кучинскому показалось, что старик чуточку зарделся от смущения, и обнял его. Он читал «Хронику» в рукописи и сейчас с удовольствием полистал.

— Валюша, — сказал Кучинский, появляясь в дверях своей комнаты, — нам бы вот это, а?.. — Он сделал рукою жест, будто разворачивал самобранку. — И отварной картошечки…

— О картошке мы сегодня говорить не будем, сегодня мы будем ее есть, — сказал Иван Терентьевич.

Вышли во двор, сели на лавочке. Тут явился петух, независимо прогулялся мимо по полудуге раз и другой.

— Ну, что? — негромко спросил Иван Терентьевич.

— Пошли мои ребята в рост, — так же негромко, заговорщически ответил Кучинский. — Очень умно ведет себя «партизанский». Не сорт, а гений…

— Жаль только, плохой семьянин: неохотно передает свои лучшие качества при скрещивании, — вторил Значонок. — Но жизнь по-настоящему любит.

— «Молодец» показывает себя молодцом…

— Трагедия с «молодцом» — скверно переносит машинную уборку.

— Немецкий «антарес» чувствует себя неважно…

— Никак не может забыть, что живет в гостях.

— Невыгодно мне продавать картошку, отец, — заплатят, как и всем, только за вес.

Значонок вздохнул.

— Завтра посмотрим поля, ладно? Ведь вы останетесь? Тем более завтра выходной.

Значонок кивнул.

— Юлик, — тихо сказал он, — ты не скажешь, что я выжил из ума на старости лет? Но я так хотел дождаться твоего брака с Людмилой, хотел дождаться внуков…

— Ну что я… — На лицо Кучинского легла тень. — Вы же знаете…

И снова кивнул Значонок.

— А как тут? — Он показал на Валентинин дом.

— Никак, — пожал Кучинский плечами. — Просто ближе к правлению.

Значонок посмотрел на него с сомнением.

И это сомнение точно бы передалось Кучинскому.

— Почему-то не хотела пускать меня на постой. Именно меня, — признался он с легким недоумением. — У нее всегда кто-нибудь да жил, а тут — ни в какую. Родила еще девчонкой от какого-то заезжего гусара, мается в одиночестве.

Стукнула калитка, и в ней появилось два велосипедных колеса. На одном велосипеде восседал Димка, на втором — мальчишка постарше. Ребята уцепились руками за забор.

— У вас поэма Маяковского есть? — спросил у Кучинского Димка.

— Есть. А какая нужна?

Димка взглянул на товарища. Тот дернул плечом.

— А!.. Нам все это до лампочки!

— До лампочки, — вздохнул Кучинский. — Ну да, конечно: век-то электричества.

Когда мальчишки укатили с завернутыми в газету книгами, Значонок спросил:

— Послушай, Юлик, а у нас с тобою есть?.. — И сделал жест, известный всем выпивохам и всем трезвенникам мира.

— Есть по маленькой, — отвечал повеселевший Кучинский. — В Греции все есть.

Наступал долгий теплый вечер. Земля, вода и небеса и все живое готовилось к отдыху.

А в доме Вали Стельмашонок накрывался стол. Сама хозяйка то хлопотала на кухне, то бегала к соседям или в погребок. Кучинский несколько раз отлучался в правление — кому-то звонил, кто-то звонил ему. Димка где-то гонял, не казал домой носа. Иван Терентьевич, сбросив пиджачок, нарезал на доске тонкими скибками хлеб, доставал из шкафчика посуду.