Иси Меликзаде - Зеленая ночь

Девушка закрутила волосы на затылке и, затенив ладонью глаза, взглянула на небо. Теперь, когда она вскинула голову, ее круглое лицо было хорошо видно. «Тубу! Дочь Хайрансы». И сразу на память пришли слова Халыка: «Женись на Тубу. Девушка что яичко». Яичко?.. Тело девушки напоминало цветом начинающий поспевать баклажан, на яичко же нисколько не походила.

Тубу осторожно вошла в воду и… исчезла. Умид затаил дыхание, прислушался — ни звука. Он приподнялся, встал на колени. Тубу стояла посреди реки лицом к нему, легонько поглаживая плечи. Вода доходила ей до подмышек, грудь видно не было. Он тихонько опустился на землю, подпер рукой голову; рука дрожала. Ноги тоже были какие-то не свои. Сердце колотилось так, будто он единым махом взбежал на гору. Болело в висках, ныло внизу живота… Потом вдруг — слабость, истома — будто из него разом выпустили всю кровь. Возникнув где-то в груди, эта приятная слабость разлилась по всему телу. Хотелось подняться, еще раз взглянуть на Тубу… «К черту!» — Умид перевернулся на спину.

Какая стала, а!.. А была-то!.. Тощая, черная, заморыш, а не девчонка! И тихонькая, как мышонок: никто и голоса ее не слышал. У Тубу не было никого, кроме матери, — отец умер, когда девочке шел третий год. Ребята в школе говорили, что Тубу потому такая хмурая, что у нее нет отца и она всем завидует. Еще говорили, что Тубу некрасивая, никто к ней никогда не посватается, так и состарится в домишке Хайрансы. А теперь поглядите на нее! Какая девушка!.. Да еще орденоносец!..

Интересно… Там, в армии, кого он только не вспоминал по вечерам, вроде всю деревню, а вот Тубу ни разу не пришла в голову. Умид на четвереньках пробрался за кусты. Сквозь пожелтевшую листву взглянул на тот берег. Глаза сразу наткнулись на синий комбинезон, брошенный на куст ежевики.

Тубу стояла спиной к Умиду, не спеша отжимая мокрые волосы. Потом узлом закрутила их на затылке. Она двигала руками, наклонялась, вновь распрямлялась. Умид смотрел на нее, и сердце так колотилось в груди, что казалось, сейчас оборвется…

Но вот бронзовое девичье тело скрылось под синим комбинезоном, и Тубу направилась к стоявшему посреди поля трактору. Издали она похожа была на парнишку. И походка у нее была как у парнишки, на ходу она размахивала руками.

Как в сказке: девушка искупалась в синей-пресиней речке и вышла из нее уже не девушкой, а парнишкой в синем комбинезоне.

Когда Умид вернулся в деревню, было далеко за полдень. Земля сквозь подметки жгла ноги. Вдохнуть полной грудью было страшно — спекутся легкие, — воздух был как в раскаленном тендире. Поскорей оказаться под старой шелковицей — ни о чем другом Умид не мог думать.

Запыленный газик стоял против высоких председательских ворот.

Умид вошел во двор. На веранде никого не было видно. Гюлендам сидела в тени сарая и, скрестив перед собой ноги, взбивала шерсть. Бабушка Миннет все так же, свернувшись калачиком, лежала на своем тюфячке. Патрон тоже был на прежнем месте. Меджид-киши сидел, прислонившись спиной к толстому стволу шелковицы, вытянув ноги в засученных по колено штанах. Перед ним на белой скатерти стояла чашка катыка, лежали зелень, сыр, помидоры.

Умид подошел к колодцу:

— Чего это мало, а?

Отец поднял голову, повел взглядом по раскидистым ветвям шелковицы.

— Жара… — Откусил от пучочка зеленого лука. — Да и отвык я… Сила уже не та… Ты голодный?

Умид подсел к отцу. Тот пододвинул к нему миску с катыком.

— Ешь. В такую жару ничего лучше нет!

Умид проворно опростал миску. Поел помидоры, сыр…

— Главное — пустая затея!.. — Меджид-киши вздохнул и двумя пальцами погладил седые усы.

— Почему?

— Пока я с колодцем возиться буду, она богу душу отдаст. — Он кивнул на бабушку Миннет. — Не дотянуть ей…

Умид поглядел на круглую старушечью голову: сквозь редкие седые волосы проглядывала красная кожа. Сразу расхотелось есть. Умид отвернулся, взглянул на веранду. Появилась бы сейчас Солмаз!.. Встала бы, облокотясь о перила, как стояла утром ее мать, стояла бы и смотрела на него!.. Уж он бы показал, на что способен!.. Лопату из рук не выпустил бы! Копал бы, пока не выкопал!.. Не для старухи ведь — для Солмаз!.. Вода была бы вкусная, чистая как слеза… Колодец Умида…

Он вдруг испугался: а что, если ее мать догадается, какие у него мысли?! Выскочит сейчас и давай орать!.. «Взбесился, сын землекопа!.. Да я лучше кобелю дочь отдам, чем тебе!» И, потрясая белыми кулаками над головой, выкрикнет, как тогда Тофик: «Ровню себе ищи! Ишак!..»

Умид поспешно отвел глаза, словно видел кулаки Асли, вскинутые над крашеной головой. Взглянул на каменную ограду. Когда он был маленьким, ограда была гораздо ниже — Халык тогда не был еще председателем. Умид рос, и стена из камня росла: еще ряд, еще один, еще… Когда Халык обосновался наконец в мягком председательском кресле, стена вокруг его дома была уже вдвое выше Умида. С улицы видны были лишь верхушки деревьев да крыша двухэтажного дома. Поглядывая на железную крышу, старики добрым словом поминали мастера: никакой ржавчины, крыша стала как новая…

Отец сказал как-то, что ограда председателева дома все равно что крепость Алынча. Умид знал, что крепость эта построена на другом конце Азербайджана предками предков нынешних нахичеванцев и что на подступах к этой крепости сломала себе хребет не одна вражеская армия…

Меджид-киши так громко чихнул, что Умид, вздрогнув, мгновенно перенесся из крепости Алынчи в крепость председателя Халыка.

— В горле пересохло… Ни капли водички не поставила, чтоб ее разразило! — Меджид-киши устало взглянул на Гюлендам, взбивавшую шерсть возле сарая. — Гюлендам!

Рот и нос женщины были плотно обвязаны марлевой повязкой. Тонкая палочка для взбивания шерсти так и свистела в руках.

— Видал, работает? Из пушки пали — не услышит. С утра до ночи все хлопочет, хлопочет… Не человек — муравей… Ночью-то хоть слышит Джафаркулу ее голос?

Джафаркулу — муж Гюлендам. С тех пор как Халыка выбрали председателем, Джафаркулу он оставил при правлении: ночью — сторожем, днем — на побегушках. С тех пор как Халык стал председателем, Гюлендам тоже не выходила в поле… Халык писал ей трудодни, кое-что давала Асли. Джафаркулу и Гюлендам народили семерых ребятишек, и благополучие их зависело «от аллаха на небе, от Халыка — на земле» — так, во всяком случае, говорил Джафаркулу.

— Сынок! Этой Гюлендам змею за шиворот пусти — работу на половине не бросит. Сходи глянь сам, может, найдешь водички…

— Да откуда я знаю, где у них что?..

— Язык есть, узнай! Подымись наверх, Асли спроси. Скажи, у отца все нутро сгорело!..

В дом идти не хотелось — матери Солмаз он стеснялся. Как назло, Пири куда-то запропастился, у того бы можно узнать — свой человек в доме.