Иси Меликзаде - Зеленая ночь

Вдруг он вскинул голову и на мгновение опешил. «Надо же, куда приперся!..» Прямо перед ним белела растрескавшаяся стена столовой. Внутри было тихо, из закопченной трубы не валил дым. Серый, похожий на волка кобель, что всегда караулил у дверей столовой, взглядом провожая всех выходящих, растянулся в зарослях пырея. Пес был недвижим, можно подумать — сдох, вот только уши шевелятся… Умид подошел ближе. На двустворчатой двери столовой висел большой черный замок. «Молодец, дядя Халык!»

Вокруг набросаны были картофельные очистки, луковая шелуха, гнилые помидоры, но не пахло уже ни луком, ни бараниной. Яму перед кухней не засыпали, и на брошенных туда костях кишели огромные ярко-зеленые мухи. Мух было столько и они такие были яркие, что казалось, помойку прикрыли зеленым шелковым покрывалом и оно чуть колеблется от легкого ветерка.

Умид повернул вниз, к речке.

Теперь он шел легко, быстро. Молодец, дядя Халык, разогнал этих чертовых тунеядцев! Пусть лучше делом займутся. Девушки с утра до вечера спину гнут, а эти бугаи одно знают — шашлык подавай! Мужчины называются!.. «А я?.. А я-то…» Умид настороженно поглядел по сторонам, словно девушки были не в поле, а тут, рядом, и поняли, о чем он думает. Слава богу, вокруг не было ни души.

Земля исходила паром, с неба струилось пламя — Умид шел как меж двумя полыхающими печами. Но вот и речка… Он торопливо сдернул рубаху, швырнул на кусты ежевики. За ней брюки. «Не для того я родился, чтобы чистить лук и варить борщи! Мне бы работу настоящую!.. Такую, чтоб по душе!.. Чтоб было где развернуться!..» Умид не очень-то понимал, что, собственно, имеет в виду, но твердо был уверен, что скоро все образуется, что его ждут настоящие дела. И, пребывая в этой уверенности, нырнул в речку.

Вода была теплая. Он встал, и ноги глубоко увязли в тине. А раньше дно было чистое, ровное… Как пришел из армии, ни разу еще не побывал на речке. Совсем не та стала. Русло заросло кустарником. Вода тихая, цвелая, а мелко как — курица вброд перейдет!..

Умид поплыл. Маленькие темные черепахи, собравшись в тени прибрежных тамарисков, встревоженно поглядывали на человека. К влажному береговому откосу лепились пучеглазые лягушки, зоб у них мелко-мелко дрожал, как уставшее сердце. Голенастые летучие жучки проворно сновали по воде, оставляя чуть приметный след.

Хватаясь за желтые заматерелые стебли пырея, Умид выкарабкался на берег и лег на солнышке, упрятав голову под куст. Сразу начало припекать спину, приятная истома охватила тело… Неподалеку послышался всплеск. Он приподнялся, взглянул на мелководье, у самой запруды темнело несколько буйволиных туш. Они блаженствовали, недвижные, облепленные черным илом… Лишь изредка буйволы лениво поворачивались, похлестывали по мокрым глянцевитым спинам тяжелыми мокрыми хвостами.

На том берегу по междурядью хлопкового поля, тарахтя, шел трактор. Несколько девушек на корточках сидели меж грядами. Головы у них замотаны были платками. Вот они поднялись, распрямили спины, продвинулись немного вперед, присели… Опять поднялись… Казалось, девушки потеряли что-то и теперь пытаются отыскать. «Как же это они, а?! Ведь заживо изжаришься!..»

Умид давно обсох. Искупаться бы, да двигаться неохота. Он снова сунул голову под куст.

Вот здесь, у этих кустов, ударил его Тофик. Тофик на год старше, он тогда учился в десятом, а сам он — в девятом классе. У Тофика был мотоцикл, и ребята вились вокруг него, как пчелы вокруг цветка. Заискивали перед ним, старались угодить. Все, кроме Умида. Хотя Тофик ему нравился: брови у него точь-в-точь как у Солмаз — узкие, длинные, шнурочком.

Трусики у ребят были нескладные, до колен. У некоторых вообще не было трусов, купались в чем мать родила. А у Тофика были голубенькие трусики-плавки. С кармашком и белой каемочкой по краям. Они красиво обтягивали его узкие бедра.

Тофик сидел в своих голубых плавках, обхватив руками колени. Умид только что вышел из воды и прыгал на одной ноге, вытряхивая воду из уха. «Кузнечик! — крикнул Тофик. — Иди-ка сюда!» Парни так и грохнули. Длинный, нескладный, Умид и впрямь походил на кузнечика. «Покажи-ка письмо!» — вставая, сказал Тофик. «Какое письмо?» — только и смог выговорить Умид. «Любовное! Которое сестре моей написал!» Знали про письмо двое — приятели Умида, и оба они стояли сейчас возле Тофика. «Который же из них продал?!» Он не спросил об этом ни тогда, ни после. Тофик подошел вплотную. «Ну, быстро!» Умид пожал плечами. «Не знаю я никакого письма». И сразу стало совестно — ведь те, двое, поняли: в коленках слаб — струсил.

В письме он не называл Солмаз по имени, можно бы вроде и показать — читай, пожалуйста! Да написал-то, чтоб душу облегчить, — передать письмо Солмаз у него никогда не хватило бы смелости.

«Я глаз не отведу от тебя, а ты, безжалостная, не знаешь, что творится в моем истерзанном сердце. В нем — ты, одна ты! Я пропадаю, умираю с тоски по тебе. Я никогда не разлюблю тебя…» И так далее. Любовная болтовня. Тофик только посмеялся бы.

«Зазнался, сын землекопа!..»

От увесистой оплеухи голова Умида откинулась к плечу, левая щека запылала. Он даже не успел открыть рот — огнем заполыхала и правая. Обмерев, Умид взглянул на ребят. Потом — в пестрые, крапчатые глаза Тофика. И увидел в них гордость, радость, сознание своего превосходства. Умид был выше Тофика и знал, что намного сильнее. Знал, что запросто может скрутить зазнайку и швырнуть себе под ноги. Но даже не шевельнул рукой: Тофик был братом Солмаз, брови у него были точь-в-точь как у нее: узкие, длинные, шнурочком…

Комок застрял в горле. Застрял — и ни взад, ни вперед. Умид наклонился, снял с куста свои видавшие виды, с пузырями на коленях брюки. Кусая губы, достал из кармана сложенный вчетверо листок, протянул Тофику: «Читай!» Не изо рта — из комка, затянувшего ему глотку, вырвалось это слово.

Читать письмо Тофик не стал — порвал и бросил в речку. «Ровню себе ищи, ишак!»

Он уже свернул на дорогу, когда вдогонку послышалось: «Кузнечика нам не хватало!..» Голос был громкий, насмешливый. Но никто не смеялся. Было тихо, будто в озерцо, полное лягушиного кваканья, бросили камешек…

…Умид выпростал голову из-под кустов, взглянул на противоположный берег. Притихший трактор стоял недалеко от воды, девушек видно не было. И вдруг где-то совсем близко одна за другой заплюхались в воду лягушки. Умид повернул голову и обмер. Обнаженная девушка, повесив на кусты одежду, закручивала в узел длинные черные волосы. Ее бронзовое тело сияло в солнечных лучах. У девушки были широкие плечи и круглые, торчащие вперед груди. Груди были почти белые, намного белее остального тела. Видно, солнце, никогда не касалось их.

Девушка была красива. Вот только вроде руки мускулистые. Мускулистая девушка — не девушка — в этом Умид был уверен твердо. Мускулы лишают женственности, делают девушку похожей на парня. Солмаз — это да, это девушка! Белое лицо, румяные щеки, брови шнурочком и нежное, мягкое, как хлопок, тело. Умид понятия не имел, какое у Солмаз тело; но, когда он оглядывал ее всю, ему прежде всего приходил на ум хлопок, мягкий, пушистый, только что очищенный хлопок.