Иси Меликзаде - Зеленая ночь

Джебраил надел нейлоновую сорочку, и стало совсем знобко: сорочка была такая же стылая, как стены этой комнаты. Преодолевая озноб, Джебраил повязал галстук, надел костюм, новые туфли и, остановившись у шкафа, внимательно посмотрел на жену. Рейхан по-прежнему не высовывала головы. Он глянул в окно: видны были оголенные ветви высокой акации. Зря он поторопился, встреча в десять, а сейчас не больше семи. Но на душе было неспокойно, тревожно, и от пребывания в полутемной комнате беспокойство только росло. Пожалуй, надо сходить за молоком. Все равно покупки на нем; не будь его, никто в дом куска не принесет…

Улица была пуста — ни машин, ни людей. Погода мерзкая, еще чуть — и черная, закрывшая небо завеса станет водой и ринется на землю. У Джебраила похолодел нос, замерзли уши. Он поднял воротник сразу отсыревшего плаща и подумал, что без толку — нос воротником не согреешь.

Джебраил ступал осторожно, словно по озеру, только-только затянутому льдом, — вдруг не выдержит его тяжести. Улица шла под уклон, зимой — и говорить нечего — беда, да и осенью в такой вот мокрый денек не так-то просто спуститься. Не дай бог ноги подведут, хлопнешься на тротуар, голову расшибешь, руки-ноги переломаешь. А тогда уж пиши пропало, в семьдесят два года сломанные кости не срастутся. Сколько их летом на бульваре, ровесников его, в домино сражаются, — до самой смерти на костылях.

Джебраил продвигался вперед, держась за стену пятиэтажного дома. На углу улицы Гуси Гаджиева стена кончилась.

Возле крытого рынка стоял грузовик с помоечными контейнерами. Два рослых мужчины в больших рукавицах и длинных фартуках волокли к машине скрежещущие по асфальту железные ящики. Джебраил посмотрел на этих тяжело работающих мужчин и почему-то вспомнил Таги: «Опять ушел, не пивши, не евши».

Молочная была еще закрыта, перед ней — ни души. Джебраил взглянул на часы, венчающие башню музея: семь уже, пять минут восьмого. Откроют в восемь. Сперва хотел подождать, но подумал: целый час на ногах, кости заноют. И далеко не уйдешь: привезут молоко, и через полчаса как не бывало. А ему без молока нельзя, молоко для него лекарство. Рейхан его вечером вскипятит, и он перед сном, обжигая губы, выцедит два стакана. Без молока он до самого утра будет кашлять, в груди так жжет — ни минуточки не уснешь. (Последнее время Рейхан и сама стала пить по вечерам молоко. И внучку заставляет. Когда девочка, кривясь от отвращения, возвращает ей стакан, она говорит ей: «Нет ничего полезнее молока».)

Джебраил направился к бульвару; пройдется туда-обратно, магазин и откроют.

Осенний дождик холодными капельками сыпался на лицо. Джебраил не любил дождливую сырую погоду. В дождь у Рейхан всегда начинало ломить кости, и она, превратившись в одну сплошную боль, не могла уже подняться с кровати.

А Лейла, конечно, уже ушла. Сейчас она, кляня и дождь, и мужа, спешит к площади Азернефть. Там она сядет на автобус и поедет в Лекбатан. (Лейла до замужества работала преподавательницей в Лекбатанской музыкальной школе, сменить место работы ей так и не удалось.) Вечером вернется усталая, злая и начнет донимать Таги: «Сдохну когда-нибудь в этом автобусе!.. Каждый день талдычишь ему: устрой меня где-нибудь поближе; в одно ухо влетает, в другое вылетает. Повезло с мужем, ничего не скажешь!» Она нарочно говорит это как можно громче, чтобы они с Рейхан слышали в своей комнате. Услышат: Джебраил, поглаживая грудь, взглянет на Рейхан; Рейхан, растирая коленку, поднимет глаза к потолку. Потом Лейла начнет проверять у дочери домашние задания: «Что это такое: курица лапой водила? Чтоб девочка так писала!.. У меня в твоем возрасте как жемчуг были буковки!» Когда с этим будет покончено, Лейла встанет и громко произнесет слова, которые вот уже несколько лет произносит ежевечерне: «Все. С завтрашнего дня знать не знаю никакого Лекбатана! Возьму пять учеников и буду давать домашние уроки. По пятьдесят рублей с человека — мне вот так хватит!» Не дожидаясь мужа, она уляжется спать, а завтра, встав рано утром, снова будет спешить на площадь Азернефть.

Выйдя из подземного перехода, Джебраил увидел на бульваре несколько человек. Оделись потеплее и с утра пораньше — дышать морским воздухом. Пожилой мужчина задумчиво шел по аллее, ведя рядом похожую на волка собаку. Какой-то человек стоял, опершись на парапет, и смотрел на море. Человек был толстый, в длинном плаще. Сзади и не разберешь, мужчина или женщина. Возле этого человека тоже крутилась собачка, кудрявая, черная, ростом не больше кошки. Собачка нюхала землю, вертелась, прыгала, повизгивая, потом возвращалась и терлась мохнатой головой о ноги хозяина.

— Не балуй, Чарлик! — оборачиваясь, произнес человек в плаще.

Все-таки оказалась женщина. Пожилая, постарше Рейхан, а ни руки, ни ноги себе не трет, хотя погода — хуже не бывает. Щеки румяные, голубоватые глаза блестят, видно, этой и в непогоду удовольствие возиться с собачкой. А Рейхан, бедная, стонет сейчас, согнувшись в Три погибели. Постанывая, она ставит на плиту чайник, подогревает молоко. Сейчас, наверное, уже одевает внучку. И тоже постанывает. Заставив девочку съесть бутерброд и выпить чая с молоком, она проводит Севинч в школу, снова ляжет в постель и будет стонать…

Мелкие капли усыпали Джебраилу ресницы и брови. Он вытащил из кармана руку, вытер глаза и подумал — в который раз! — что Лейла вправе сердиться. В самом деле, на что это похоже: муж работает на одном конце Апшеронского полуострова, жена — на другом. Когда Таги приходит домой, дочка и жена уже спят. Мать свою девочка хоть по вечерам видит, а отца, дай бог, раз в неделю. Нет, не надо было ему идти в нефтяники. Домой приходил бы вовремя. А вот уперся — и ни в какую! Хочу быть нефтяником, как отец! Сейчас дремлет себе в электричке — на работу едет. А ведь знал, сколько отъездил той же дорогой отец, утром и вечером кемаря в электричке. Правда, он знал, что его мать никогда не ворчала, не ругала мужа за его работу. Думал, что и твоя притерпится? Нет, сынок, Рейхан с Лейлой не сравнишь, да нынешние жены — они вообще другие. Совсем другие.

Джебраил закинул голову вверх. Уже не капало, небо постепенно очищалось. Странное дело… Осенний дождик обычно уж как зарядит, так и сыплет, сыплет, пока не изведет человека. А это что же? Не полил всласть и уже кончился?

У деревьев, как у лысеющих мужчин, прежде всего обнажаются макушки. Их было уже полно, деревьев с лысеющими макушками.

Грустные стояли они рядом с вечнозелеными красавцами, никогда не теряющими наряда, и Джебраилу было жаль их, потому что они были голые и ничто не защищало их от дождя и холода. Опавшие с них листья намокли и, прилипнув к асфальту, уже не шуршали под ногами у прохожих.