Иси Меликзаде - Зеленая ночь

Усталость сковала тело, в тяжелой, словно налитой свинцом голове мелькали обрывки мыслей… Мотоцикл, два часа назад мчавшийся по этой дороге резво, как застоявшийся конь, сейчас натужно ревел, спотыкаясь на каждой рытвине. Может, от хриплого этого рева и болела так страшно голова…

За поворотом начался спуск. Умид убрал газ и облегченно вздохнул — кажется, мотоцикл шел почти бесшумно.

Далекий собачий вой донесся откуда-то справа, из зарослей ивняка.

Собака?.. Откуда она здесь?.. До деревни километров десять. А может, волк?.. Умид усмехнулся нелепости своей догадки — за всю его жизнь в этих местах не убили ни одного волка. Залаяла… Какой уж тут волк!..

И вдруг его словно током ударило — Патрон!..

Умид свел мотоцикл на обочину, прислонил к дереву и, раздвигая колючие кусты, пошел в темноту…

Туго натянутая веревка, которой Пири привязал Патрона, была настолько короткой, что пес не мог перегрызть ее — голова его вплотную была прижата к дереву.

Умид опустился на колени.

— Эх, ты!.. — он потрепал пса по холке. — Оказывается, можешь лаять-то… Чего ж до сих пор молчал?!

Но Патрон уже не лаял, не выл — лишь тонко повизгивал и, словно сердясь на то, что Умид медлит, нетерпеливо бил обрубком хвоста по соседнему дереву. Пса колотила дрожь.

— Слава богу, услышал тебя… — Умид гладил и гладил трясущуюся собаку, стараясь успокоить ее. — Голос-то у тебя оказался дай бог! Ничего, Патрон, сто лет теперь будешь жить — назло врагам!

Узел не поддавался. А может, пальцы не слушались. Умид зубами впился в вонючую веревку.

— Во, бандит!.. Надо ж так затянуть! Ничего… Сейчас мы его… Это раз плюнуть!.. Вот только как добираться будем?.. На багажник тебя не посадишь… А?.. Вот, все!

Почувствовав свободу, Патрон вдруг радостно гавкнул и, подпрыгнув, лизнул Умида в лицо.

— Вот это да! Выходит, ты еще молодец! Тогда все! Тогда порядок!

Но радовался Умид напрасно — ходоком Патрон был никудышным: он то и дело останавливался и, вывалив язык, молча смотрел на Умида.

Когда они добрались до деревни, Умид не хуже Патрона готов был вывалить язык… Он проклинал и пса, и себя, и мотоцикл… Главное — мотоцикл: два часа волочить такую махину!..

Светало…

Стараясь не скрипнуть, Умид отворил калитку, впустил собаку.

Не звякнув, взял ведро, налил в миску воды, поставил перед Патроном. Патрон лакал жадно, не отрываясь. Налакался и без сил растянулся рядом с миской.

— Прибавилось, стало быть, едоков?

Умид вздрогнул: отец стоял у айвана в пиджаке, наброшенном на нижнюю рубаху, и, почесывая заросшую щетиной щеку, смотрел на собаку.

Умид опустил голову.

— С мотоциклом не знаю, что делать… — пробормотал он. — Поставить надо, ворота заперты…

Он не сказал отцу, что, если бы ворота и не были заперты, он все равно не вошел бы к Халыку. Никогда больше не войдет он в этот двор.

Отец нахмурился.

— Чего это ты? Конь копытом ударил? Твой мотоцикл-то. Тебе подарен.

— «Подарен»!.. Не бойся! Халык зазря не подарит! Ну как, Патрон, не хочешь больше? — Умид взял миску, выплеснул остатки воды.

— Дурак он, что ли, — пустую воду хлебать?

Волоча шлепанцы, Меджид-киши поднялся на айван. Долго звякал посудой.

— Ешь! — сказал он, ставя перед собакой большую миску с кашей. — На молоке сварена — вкусная!..

Патрон, не вставая, лениво лизнул кашу, потом еще раз, еще… Вскочил — и давай…

— Вот так! — Меджид-киши усмехнулся. — А ты говоришь — вода!

Почти совсем рассвело. Меджид-киши поежился, плотней запахнул пиджак. Привычно взглянул на небо.

— А день будет не особо жаркий. Хороший сегодня будет день!..

Перевод Т. Калякиной.

Лейла там, за стеной, сердито хлопнула дверью, и Джебраил подумал вдруг, что этой осенью он умрет, и, странное дело, мысль эта нисколько не потрясла его, наоборот, он вдруг почувствовал удивительную легкость, показалось даже, что в груди отпустило.

Он сидел на кровати, вытянув ноги, прикрытые легким одеялом с ситцевым верхом, и щурил сонные глаза на дверь, но в утреннем полумраке не мог разглядеть дверь, ведущую в соседнюю комнату; разобрать, что там говорят, тоже было нельзя. Пока глаза не привыкли к полумраку, он так и сидел в кровати, не двигаясь… Теперь он уже видел дверь, видел и медную ручку, но голоса за дверью разобрать не мог.

По спине побежали мурашки, и Джебраил почувствовал, что замерз.

Сунул руку за ворот нижней сорочки, погладил, помассировал грудь. Потом вскинул голову и укоризненно посмотрел на потолок, словно холод сеялся оттуда, с потолка этой узкой длинной комнаты. От толстых стен исходил запах сырости, и вылезать из теплой постели не хотелось. Джебраилу казалось, что стоит ему коснуться ногами пола, они тотчас оледенеют. Но он понимал, что дальше нет смысла валяться, уснуть не удастся, голос Лейлы становился все громче. Джебраил разбирал только отдельные фразы и слышал громкие шаги Лейлы, но точно знал, что жена отчитывает Таги. Чего ж он-то не подаст голоса? Цыкнул бы на жену как следует. Или сказал бы хотя: «Радость моя, замолчи-ка! За дверью мои родители, старые, больные люди, чего ты им спозаранок покоя не даешь?!»

Джебраил взглянул на окно, стекла постепенно белели: казалось, с наружной стороны к ним прилепилось рыхлое белое облако и свет проникает в комнату сквозь него. Белесые отсветы падали на седую голову и бледное, худое лицо Рейхан. Она лежала лицом к нему, до подбородка укрывшись одеялом, и тяжело дышала. Смеженные темные веки ее подрагивали. Джебраил понял, что Рейхан не спит и тоже прислушивается к голосу за дверью.

В той комнате осторожно отворилась и затворилась дверь. Потом в коридоре у вешалки послышалось шуршанье. Шуршанье это Джебраил слышал каждое утро и знал, что шуршит плащ Таги. Звякнула цепочка наружной двери, дверь дважды щелкнула, открываясь и закрываясь. Когда шаги на лестнице затихли, темные веки Рейхан дрогнули, и она тяжело вздохнула. Джебраил снова сунул руку за пазуху и, поглаживая холодной рукой холодную грудь, подумал: «Опять ушел, не пивши, не евши…»

Он сбросил одеяло; шаря ногами по полу, нашел стоявшие у кровати шлепанцы. Сегодня он не мог залеживаться в постели, сегодня было воскресенье третьей недели октября, а в воскресенье третьей недели октября у Джебраила была ежегодная встреча с друзьями. Сорок восемь лет подряд третья неделя октября, и нельзя, чтобы на сорок девятый год встреча не состоялась. А что ж это Рейхан не шевелится? Она ведь прекрасно знает, что значит для него этот день.

Облако ушло, отлепившись от окна, но в комнате все еще было сумрачно. Джебраил направился к темневшему у стены шифоньеру. Одним глазом поглядывая на Рейхан, тронул дверцу. Дверца скрипнула, и Рейхан натянула одеяло на голову. «Что это она? — думал Джебраил, на ощупь стараясь отыскать висевший на плечиках костюм. — Всегда вставала чуть свет. Мы оба ждали этот день… А вчера гладит мой костюм, а сама ни слова, не напомнила даже… Может, забыла? Нет, помнит, не стала бы костюм наглаживать. Чего ж она не встает? Расстроилась из-за Лейлы? Не в первый раз, пора привыкнуть. Каждое утро устраивает Таги выволочку».