Иси Меликзаде - Зеленая ночь

— Так куда ж ты собрался? — понизив голос, многозначительно спросил он.

— Встреча у меня, — неохотно промямлил Джебраил. И покосился на часы, моля бога, чтоб Машаллах поскорей отвязался.

— Встреча? Это с кем? С пионерами? Я тут как-то выступал в школе. Так слушали с открытыми ртами… Только председатель какой-то болван, все на часы глядел, кончай, мол. Что значит кончай? Ты меня пригласил, попросил выступить, рассказать ребятишкам про жизнь: что видел, что пережил, — чего ж ты мне рот закрываешь? Восемь минут, говорит, у вас времени. Восемь минут! Могу я за восемь минут привить детям любовь к труду?.. Нет, правда, куда собрался?

Джебраил давно уже перестал слушать и не сразу сообразил, чего Машаллах от него хочет.

— Встреча у меня…

— Завел, что ли? — Машаллах подмигнул ему. — Вроде годы твои…

Нет, так просто от него не отвяжешься.

— У меня встреча с институтскими товарищами. Каждый год, третья неделя октября, воскресенье, десять часов утра. Собираемся в Пионерском саду, идем в «Интурист». Проводим день вместе, потом расходимся… Каждый год… Друзья юности…

— Хорошо! — Машаллах далее причмокнул. — Ох, хорошо! И сколько ж вас, друзей?

— Девять человек.

Машаллах еще что-то спрашивал, говорил что-то, но Джебраил не слышал, не видел его…

…После четырехлетнего перерыва они наконец собрались в октябре сорок пятого. Джафара не было, не вернулся с фронта, Гуммет пришел на протезе, культя еще не зажила, и каждое движение доставляло ему боль. Лоб и правую бровь Гаджи пересекал широкий красный шрам. Серхан и Касум вернулись с войны без единой царапины.

Это были не прежние беззаботные парни. Волосы поредели, на висках светилась седина… Все крепко натерпелись за эти годы…

На столе было бедновато, зато сердца полны. Они говорили торопясь, перебивая друг друга, словно все, чем переполнилась душа за долгие четыре года, не терпелось им выплеснуть за этим столом.

Вспоминали Джафара, лежавшего в далекой чужой земле. Он стал для них дорогим воспоминанием, причиняющим острую боль. Они звали его Черный Джафар — уж больно смуглый он был. Еще Зубрилой дразнили — очень уж много занимался. Кино, театры — это он не любил. Джафар и Баку-то не успел толком узнать; сколько лет прожил в городе, а где какая улица, представления не имел. Занимался.

Поднялся Абдулла-Аксакал. Он был среди них самый старший. И самый высокий, самый крупный. Со студенческих лет Абдулла привык верховодить, прозвище Аксакал он получил еще тогда.

— Ребята! — Абдулла взял свой бокал. — Джафара нет среди нас. Погиб наш Джафар. Принял славную смерть — за Родину. Мы никогда не забудем друга. Но сегодня… Сегодня, ребята, будем веселиться! Четыре года мы не могли посмеяться от души.

Малик взял с соседнего столика бокал, наполнил водкой и поставил посреди стола.

— Это Джафару, — сказал он. — Будем считать, что он тут, с нами.

Малик уже хотел произнести тост, но Гуммет опередил его:

— Постой, Малик! Можно, я скажу первый? Я и постарше тебя, и потом, — он положил руку на орден, — фронтовик. Конечно, вас не удивишь орденами, вон они и у Гаджи, и у Серхана, и у Касума. Нефть была тот же фронт. Я не о том… — Он покрутил головой. — Откуда он взялся, этот Гитлер?! Почему наш Джафар должен был погибнуть в двадцать пять? Почему я остался без ноги? Почему?! Раньше с утра до вечера ходишь по буровым, а теперь в конторе сидеть?.. Проклятая война! Другое все стало. У хлеба другой вкус, у воды… Вернулся, снял саз со стены, тронул струны, а песни нет. Только стон, плач… — Гуммет закинул голову, уставившись взглядом в потолок. Потом вздохнул и, коснувшись своим бокалом стоявшей посреди стола рюмки, сказал только: — Эх, Джафар, родной ты наш!.. — И опрокинул водку в рот.

…Машаллах настойчиво тянул его за рукав.

— Ты что, не слышишь? Я говорю, со вчерашнего дня за мной ходит. Прилип как смола. Ради бога, говорит, давай еще сыграем. Я ему: никогда больше я с тобой в домино не сяду, а он…

Сегодня Джебраилу было особенно невмоготу слушать Машаллаха. Хотелось подумать, повспоминать, уйти в себя… Боже милостивый, неужели этот человек ничего не чувствует?

— Ты слушаешь? — Машаллах все говорил, говорил, время от времени толкая Джебраила в бок, чтобы привлечь внимание. — Иду вчера к чайхану к Хандадашу, гляжу, а этот увязался… Да, кстати, ты ведь знаешь, что мы с ним друзья, с Хандадашем? Говорил я тебе?

— Раз сто… — Джебраил отвернулся с безнадежным видом.

— Ага. Значит, знаешь, как дело было. Ну, я все равно расскажу, стоим ведь, делать-то нечего. Значит, иду я как-то в чайхану, которая в Пионерском саду… Со мной еще кто-то был…

— Ахмедия из Шеки, — подсказал Джебраил.

— Точно, Ахмедия. Спасибо тебе. Умер бедняга недавно от грыжи, да будет земля ему пухом, хороший был человек. Сидим, чай пьем, вдруг чувствую, глядит кто-то на меня. Поворачиваю голову: стоит человек и смотрит на меня не отрываясь, не на меня, а на мою папаху. Кто это, думаю, может быть?

— Это был Хандадаш, — со вздохом сказал Джебраил.

— Спасибо, именно Хандадаш, но тогда-то я еще не знал, что он Хандадаш… Кто это, думаю, может быть?..

Машаллах все говорил, говорил… Потом снял папаху, ласково оглядел ее и снова надел на голову. Значит, идет рассказ про папаху и про то, как чайханщик Хандадаш, влюбившись в его папаху, бесплатно поит Машаллаха чаем.

— Каждый день туда хожу, ни разу денег не взял. Даже если и не один приду. Вчера Корен за мой счет чай пил…

Что бы случиться чуду!.. Оказался бы в очереди разговорчивый человек, отвлек бы Машаллаха… Не тронь ты меня сегодня, Машаллах, отпусти с миром, не до тебя мне, не здесь я, не возле молочной, я со своими друзьями, с ребятами, с теми, кого уже нет, чей прах смешался с землей…

…В октябре следующего года на встречу не явился Гуммет. Добила старая рана. Похоронили его, как он просил, в родном Казахе и, как он просил, опустили в могилу под звуки саза.

Коса Мухаммед, лучший ашуг Казаха, стоял в изголовье его могилы и играл…

Теперь за столом в «Интуристе» стояли посреди стола уже два бокала. Гаджи чокнулся своим бокалом с бокалом Гуммета…

— Ну скажи, ради бога, прав я или нет?

— О чем ты? — жмурясь, точно спросонья, сказал Джебраил.

— Скажи, почему у одного и того же отца, у одной и той же матери родятся такие разные дети? Мой средний брат ни на кого не похож, ни в отца, ни в мать. Вот, смотри! — Машаллах раскрыл рот и продемонстрировал Джебраилу вставные челюсти. — Третьего дня ел пити, решил косточку разгрызть — ну хочется иногда, сам знаешь, — верхний протез раз — и пополам! Пошел к брату. Понимаешь, говорю, без зубов-то какая жизнь, а до пенсии еще далеко, одолжи тридцатку, протез в ремонт отдам. Думаешь, дал? На хлебе поклялся, что нет у него ни копейки. Хотел я ему сказать, если ты такой бедный, на какие шиши «Жигули» купил?