Иси Меликзаде - Зеленая ночь

— Нет, честное слово! Вот сына женю, дочь замуж выдам, и все. Я же тогда сдуру нефтяником стал. Надо было такую профессию выбирать, чтоб в Карабахе жить можно… Ничего, найдется для меня работа и в Шуше. В садовники пойду… Клянусь, хоть за день до смерти, а уеду на родину!

Абдулла покачал головой.

— Как институт кончили, всё уезжает. Пока на месте.

— Ну я же не треплюсь! — Малик положил шампур, на который нанизывал баранину. — Я действительно все время хотел уехать. Потому и в начальство не лез. Вон вы все начальники! Мири — депутат, Касум — кандидат наук, все промыслами командуете, а маленький Малик всю жизнь на маленькой должности. Мастер по подземному ремонту скважин. Потому что… Шуша! Смеетесь?.. Я знаю, Джебраил мне верит. Веришь, Джебраил?

Джебраил, улыбаясь, полоскал в большом тазу зелень и складывал на поднос. «Верю, верю!» — он качнул головой, хотя не верил нисколько. Просто ему почему-то стало вдруг жаль Малика: маленького, худого, болтливого… Сзади взглянуть — подросток. А морщин полно, и волосы с проседью. Волосы у него густые, хорошие, а вот усов нет. А усы — его страсть, мечта. «Были бы у меня настоящие усы, не принимали бы за мальчишку!» Сколько раз бедняга пытался отпускать усы, но сразу же сбривал, усы получались паршивые, реденькие, как неухоженная грядка. Вот у Гаджи усы! В три пальца толщиной, весь рот ему закрывают. На голове уже порядочные залысины, а усы все гуще, будто волосы, выпадающие на лбу, застревали у Гаджи в усах. Малик только вздыхал: «Хоть бы половину! Хоть четверть!.. Одной пары твоих усов хватило бы всем моим потомкам по мужской линии!..»

Сейчас снова усы отпускает. Бедняга! Лицо выбрито, а над верхней губой торчат какие-то сивые волосики. Джебраил улыбнулся, хотел было подшутить над приятелем, но тут к нему подсел Абдулла. Повернулся так, чтобы никто не видел его лица, и Джебраил поразился: Абдулла так часто и тяжело дышал, будто только что сбросил с плеч тяжесть. Сейчас на ярком свету было особенно заметно, какие у него желтые белки.

— Ты что, Абдулла? — негромко спросил Джебраил.

Абдулла поднес к губам палец: «Помалкивай!»

Он закинул голову и, глядя на небо, стал делать глубокие редкие вздохи — ему не хватало воздуха. Отдышался немного, подмигнул Джебраилу.

— Воды принести, Абдулла?

— Тут водой не поможешь, — Абдулла покачал головой. — Не надо было мне в Индию ездить… Не подходит мне никакой другой климат, кроме нашего Апшерона. Три раза уезжал я отсюда и каждый раз помирал потом. Первый раз еще в детстве мать возила меня к замужней сестре. Вернулись — чуть концы не отдал. Другой раз в Гянжу ездил на свадьбу. Опять заболел. Месяц отвалялся. А уж теперь, под старость лет, совсем не стоило… за границу рыпаться… Уговорили… Опытный нефтяник, помочь нужно, то да се… Все равно вернули раньше срока. А теперь… — Абдулла махнул рукой и умолк.

— Может, приляжешь? — Джебраил кивнул на стоявшую на балконе тахту.

— Не стоит, — Абдулла поморщился. — Ребята встревожатся. — Он снова закинул голову, несколько раз глубоко и жадно глотнул воздух и улыбнулся. — Я думаю, это у меня с тоски, болезни мои. Уж больно я Апшерон люблю.

— Вы чего это уединились? — окликнул их Серхан. — Секреты завели?

— А Серхану узнать не терпится! Не дал бог терпения, — Касум рассмеялся. — Ты вот что скажи, — он обернулся к Серхану, — как тебе в материнском чреве девять месяцев высидеть удалось?

— Я думаю, не досидел. Хоть на недельку, а выбрался раньше срока. А вот Ягненок наверняка лишний месяц отсидел. Как он при его деликатности мать мог потревожить?

«Ягненок» было старое прозвище Джебраила. Обходительный, мягкий, деликатный, он никогда не выходил из себя, никогда не повышал голоса. Больше всего он боялся оказаться несправедливым — обидеть человека, почему-либо несимпатичного, неприятного ему. Джебраил никогда не спешил, никогда не высовывался вперед, больше помалкивал, чем говорил. Он и сейчас ничего не ответил.

А Касум продолжал балагурить, приставал к Серхану:

— Я теперь понял, чего ты Гаджи на Нефтяные Камни перетащил. Работал себе человек. Чтоб одергивал тебя, как зарвешься. За ниточку: дерг, дерг!.. Дергал ты его, Гаджи?

— Да, приходилось иногда… — пробормотал Гаджи, поглаживая роскошные усы.

— Ну вот, как у того падишаха, знаешь? Был один глупый падишах, заметь, очень глупый. И у него был умный визирь. И вот этому самому визирю и другим придворным то и дело приходилось краснеть за шаха. Кругом всякие посланники, а он как ляпнет что-нибудь!.. И сам не рад. А что можно сделать — дурак дураком! И подговорил визирь придворных, чтоб согласился его величество к ноге ниточку незаметную привязать и чтоб конец той ниточки во время официальных приемов был в руках у визиря. Как, мол, начнете, ваше величество, завираться, он вас сразу — дерг! Согласился! Слушай, а тебя в детстве что — никто не лупил за торопливость?

— А кому лупить? — Серхан добродушно усмехнулся. — Я в семье, считай, самый мирный. Остальные и вовсе кипяток.

Все охотно смеялись. Джебраил молчал. Забыв про зелень, которую ему поручили вымыть, он не отрывал глаз от лица Абдуллы. Лицо было серовато-желтое, нехорошее.

Абдулла взглянул на него, увидел ужас, застывший в больших круглых глазах, и покачал головой.

— Ну чего ты? Решил — скоро умру? Умру. Ну и что? — Бледные губы Абдуллы скривились в больной улыбке. — Не очень-то я ее боюсь… — задумчиво проговорил он. — Троих сыновей вырастил, молодец к молодцу. С чистой совестью могу переселяться в лучший мир. — Абдулла поднял голову, долгим взглядом окинул безоблачное небо и, взглянув на Джебраила, улыбнулся: — Да, Ягненок, подошла моя очередь.

…В следующий раз на столе в «Интуристе» стоял еще один бокал без хозяина.

Со стороны казалось, что Джебраила перекосило под тяжестью сумки, но не пакетики с молоком согнули его на сторону. Последнее время, стоило ему только задуматься и перестать следить за собой, его перекашивало на сторону. Под грузом нелегких лет согнулась его спина.

Заметив, что одно плечо у него опять поднялось выше другого, Джебраил старательно выпрямился: «Вот старость. Никак от нее не спасешься. Прямо на холку давит!..»

На остановке возле Пионерского сада Джебраил взглянул на часы: пять минут одиннадцатого. «На пять минут опоздал! — огорченно подумал он. — Ну, ничего, простят». И он торопливо засеменил к площадке посреди сада, где они всегда собирались.

Вокруг площадки расставлены были скамейки. Джебраил опустился на первую из них, положил рядом сетку с пакетиками и, закрыв глаза, отдышался. «Ну вот я, ребята… Здравствуйте… Давно не видались… Как вы? Дома как, все в порядке?..»

Никто не ответил Джебраилу на эти вопросы, и он, словно испугавшись безмолвия, быстро открыл глаза и оглянулся.