Пётр Нестеровский - Перо жар-птицы

У лужайки, возле чахоточных крокодилов, стоял человеческий экземпляр женского пола. Экземпляр как экземпляр, таких хоть пруд пруди — в метро, в троллейбусах, на улицах в вечерний час. Все отполировано было по стандарту. На голове — некое устройство из волос, позже обнаруженного протеза под ними и множества шпилек. На ногах выходящие нынче из моды туфли с устремленными ввысь каблуками — ни дать ни взять два огромных ухналя, острыми концами поставленные на землю. (Жители городов, для которых старый, добрый конь, всегда настраивающий меня на лирический лад, скоро превратится в ископаемое, вроде мамонта, уже забыли об этих гвоздях для подковки копыт. А ведь во времена не столь отдаленные они продавались в каждой скобяной лавке оптом и вразвес).

Единственно примечательным в экземпляре была юбка, можно сказать — ошеломляющая юбка. По изумрудного колера ткани скакали мустанги, дымили карабины, на бедрах росли красавицы пальмы, а среди всего этого размещались в овалах звезды мирового экрана, восходящие на Парнас и выходящие в тираж. Поклонники десятой музы могли обнаружить здесь Элизабет Тейлор, Алена Делона, Катрин Денев. На тыловой части сосредоточились Стефания Сандрелли, Клаудия Кардинале и еще какие-то.

Юбка производила неизгладимое впечатление. Блюстители нравственности бросали на нее уничтожающие взгляды и, проходя мимо, шипели, как кобры. Юные модницы заглядывали спереди, забегали назад и грустно хрюкали. Между тем объект внимания равнодушно жевал сливы. Они извлекались из кулька, механически вытирались о ладонь, а затем попадали в рот; косточки сбрасывались в траву.

Жизнь есть прочная цепь закономерностей. Это изучил каждый школьник. Но иной раз положенное течение жизни может оборвать самый нелепый случай, заурядный, никем не предвиденный. В канун битвы под Ватерлоо кто-то из французского штаба случайно забыл нанести на карту овраг, полукольцом огибающий поле. Утром, ничего не подозревая, сюда понеслись кирасиры. Кони не удержались на откосе и стремглав летели вниз, ломая ноги. Всадники скатывались под копыта. Задние мяли передних. Не случись ошибки топографа, Наполеон — чего доброго — мог бы разбить англичан. В антракте «Царя Салтана» прибывший в город Столыпин случайно подался к барьеру оркестра. Здесь его и порешила пуля. Сверни Столыпин к царской ложе или в проход, Богров в толчее мог промазать.

Не сделай она два шага влево, я бы не валялся сейчас на этой продавленной тахте, не трясся, едучи сюда, в автобусе.

Быть может, судьба никогда не привела бы меня на эту околицу. Но два шага влево были сделаны, всего два шага к чернеющей в траве крышке водосточного люка — всем своим острием каблук врезался в дыру крышки. Из кулька посыпались сливы.

Первые усилия выдернуть каблук были тщетными. Казалось, что нога с обувкой прикована к диску навечно, но после нового рывка раздался звук, напоминающий хруст вырываемого дантистом зуба — каблук застрял в диске, а жертва аварии замерла, как цапля на болоте, чуть поднимая вверх увечную туфлю.

Кто-то ахал, кто-то ухмылялся. Стали поднапирать зеваки. И тут, сам не знаю почему, я решил быть джентльменом. Я протиснулся поближе, ухватился за каблук и, поднатужась, вместе с ним потянул крышку, кое-как вышиб каблук ладонью, а крышку поставил на место.

— Женя, послушай, а когда у нас будет много денег, поедем в Болгарию, на Золотые Пески.

— Что ж, я не против.

— Ты считаешь меня дурой, правда?

Я принимаюсь доказывать, что не считаю ее дурой, а она уверяет меня в обратном.

В комнату врывается ошалелый вопль битлов. Это идет под окном какая-то компания со спидолой.

— Но ты не должен считать меня дурой… — шепчет она.

Хлопает калитка, компания уже на улице, и вместе с ней утихают битлы.

Я хочу сказать ей наконец, зачем пришел сюда сегодня. Слова уже на кончике языка, но внезапно рождается новое:

— Эх, а хорошо бы в Париж…

Пауза.

— Как ты думаешь, Женя?

— Париж так Париж.

— Нет, правда, были бы деньги…

Я все же хочу сказать ей… но уже забыты и Павловск, и Золотые Пески, речь идет о преимуществах Парижа перед Варной, о том, что она вычитала в романах и видела в фильмах — о площади Согласия, о Моне Лизе и Нике Самофракийской, о Pont Neuf через Сену.

— Только имей в виду: это не новый, а самый старый мост.

Я знаю, что Pont Neuf — старый мост, знаю и о бронзовом Генрихе IV на коне, в самом центре…

Мы покидали место происшествия подобно двум воинам, бредущим с поля брани. Она шла, припадая на левую ногу, я слегка поддерживал ее за локоть. Вслед нам радио выводило:

Постепенно расходились зеваки.

Про Батыеву гору я, разумеется, слыхал, хотя отродясь там не был. Об улице Приветной услышал впервые. Но я чувствовал себя уверенно — в моем кармане бодро шуршал новенький банкнот достоинством в трешку. С такой суммой можно было, не глядя на счетчик, прокатиться не только на Приветную, но и с одного конца города в другой.

Нам не пришлось долго ждать. Вдали, на шоссе, я увидел шахматку такси. Я замахал рукой, и машина свернула к обочине, в нашу сторону.

— Кстати, — сказал я, — если вы будете есть сливы немытыми — хватите дизентерию. Это я вам говорю как специалист.

— Придумайте что-нибудь умнее, — огрызнулась она.

В эту минуту подъехала машина.

— Очень мило, — заметил я. — Только не советую грубить. Иначе — шагайте на свою Приветную сами. На одном каблуке. У меня имеются более важные дела, нежели доставка домой вашей обуви.

Шофер высунулся из окна:

— Так едем или нет?

— Полный вперед, — сказал я после паузы.

При посадке произошло нечто вовсе непредвиденное: скорее всего от злости она не пригнула голову и со всего размаха стукнулась головой о верх проема. С головы сбило, на первый взгляд, странный предмет, как выяснилось — туго скрученный и перетянутый нитками жгут из волос. Эта штука свалилась на асфальт, а вслед за ней посыпались шпильки.

Я подхватил упавший протез, она же, спасаясь от людских глаз, пулей влетела в машину и уселась на Стефанию Сандрелли и Клаудию Кардинале.

Таксист, дядя лет за пятьдесят, не лишен был чувства юмора. Увидев позади себя взлохмаченную, цвета красной меди, голову, стиснутые губы и этот жгут из волос, он сочувственно вздохнул и привел великие слова Мичурина:

— Мы не должны ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача.

Машина тронулась.

Вскоре мы нырнули под мост, промчались мимо цирка, а затем свернули к вокзалу.

Все молчали. Прежде всего начался сбор шпилек. Она собирала их на сидении, в ногах, у дверцы и сбрасывала в сумку. Шпильки падали на дно сумки, как слезы, почему-то жалобно позвякивая. Наверное, ударялись о пудреницу или что-то другое. Далее, она стала расчесываться, долго и методически, то распуская свой огненный клок по плечам, то свертывая его сзади узлом.