Пётр Лебеденко - Черные листья

Потом он поразил ее своей внутренней сдержанностью, за которой Наталья видела и чувство гордости, и чувство собственного достоинства. Все это было ей сродни, она отлично понимала, что такими качествами может обладать лишь человек, наделенный большой душевной силой. Правда, она понимала и другое: именно с таким человеком — твердым, с цельной натурой — легко ей не будет, но зато за его спиной всегда можно спрятаться от житейских бурь. А разве не об этом мечтает любая женщина?..

И, наконец, вот эта его физическая сила. В ней ничего не было грубого, животного, такого, что могло бы испугать или оттолкнуть. Наоборот, в сдержанности этой силы ощущалась нежность, которая больше всего и волновала Наталью.

Она спросила:

— Ты не хочешь меня поцеловать?

Виктор что-то сдавленно прошептал в ответ, но не сделал ни одного движения. Будто застыл рядом с ней и, кажется, даже перестал дышать. «Он боится, — подумала Наталья. — Боится того, что потом не сумеет себя обуздать… А я сама?..»

Сейчас она не в состоянии ответить на этот вопрос определенно — боится чего-нибудь или нет. Ее захватило действительно сильное чувство, которому она не хотела противиться. Не хотела и не могла, потому что оно и вправду было первым — ничего подобного раньше Наталья не испытывала. А доведется ли испытать когда-нибудь такое чувство еще — она не знала…

— Не бойся… Не бойся ничего, — снова сказала она.

Он колебался лишь минуту. В первое мгновение его обожгла мысль, что все это, оказывается, очень просто. Не для него — для Натальи. Сам он ни за что не осмелился бы сделать первый шаг — слишком уж короткие у них были встречи до сегодняшней ночи, слишком мало времени они провели вместе, чтобы кто-то из них мог на это решиться… Но уже в следующее мгновение Виктор подумал совсем о другом: Наталья действительно верит ему до конца. И по-настоящему его полюбила. Иначе как же…

Он обхватил ее лицо ладонями и своими губами нашел ее губы. Они были влажными и податливыми, и вся Наталья вдруг стала податливой, безвольной, она лишь слегка вздрагивала от прикосновения его рук и словно в бреду повторяла:

— Ничего не бойся…

Они лежали молча, на время забывшись, погрузившись в дурманящую дрему. Может быть, они пролежали бы так до самого утра, но во дворе неожиданно послышалось шлепанье медленных шагов, приближающихся к теплице.

— Мать, — прошептала Наталья. — Всполошилась из-за пропажи своего ненаглядного чада.

Ее голос не выдавал ни волнения, ни страха, в нем скорее звучала насмешка, чем тревога. Виктор же по-настоящему испугался. Вдруг Степаниде Михайловне придет в голову сюда заглянуть? Правда, испугался он лишь за Наталью — о себе он в эту минуту и не подумал: в конце концов, что ему Степанида Михайловна? Если будет нужно, он ей скажет: «Наталья — моя. Навсегда!»

Скрипнула дверь, и сильный луч света начал шарить по теплице — в руках Степаниды Михайловны была шахтерская «головка». Лесняк заслонил собой Наталью, словно желая защитить ее от беды. Наталья же громко сказала:

— Выключи свой прожектор! Слышишь? И иди спи… Чего тебе не спится?

— Ты здесь? — спросила мать. «Головку» она послушно выключила, и казалось, что голос ее раздается издалека. — Ты одна?

— Я сказала — иди спать! — повторила Наталья. Повторила тоном приказа и таким же тоном добавила: — Ну? Долго ты будешь раздумывать?

Виктор не увидел, а скорее угадал, как Степанида Михайловна суетливо начала на ощупь отыскивать руками плотно прикрытую дверь, потом дверь опять скрипнула, и за стеной теплицы зашлепали шаги.

— Ну наседка! — засмеялась Наталья. — Спит и во сне видит, как бы меня под свое крыло подсунуть и ни на шаг не отпускать. Одним словом — мать!

Виктор невольно удивился: только минуту назад Наталья иронически над матерью посмеивалась, говорила с ней грубоватым, раздраженным голосом, а сейчас в ее голосе слышались необыкновенная теплота и нежность. Он не удержался и спросил:

— Ты любишь свою мать?

Наталья, не раздумывая, ответила:

— Конечно! — С минуту помолчала, потом добавила. — Когда ты узнаешь ее поближе, тогда поймешь, что ее нельзя не любить. И ты ее тоже полюбишь…

Она сказала это так, будто между ними уже что-то было решено, будто Виктор не должен был теперь сомневаться, что он ее полюбит. И он испытал странное, совершенно противоречивое чувство: с одной стороны, его тут же захлестнула радость — значит, Наталья действительно будет принадлежать ему, ничего неясного в этом вопросе не оставалось. Своими словами она как бы вводила Виктора в тот небольшой, может быть, замкнутый мир, который назывался семьей. Семьей Виктора Лесняка и Натальи Одинцовой. Но, помимо его воли, в нем вдруг возникло и плохо осознанное чувство протеста: а что если он не хочет поближе узнавать человека, который не вызывает у него симпатии? Получается, будто это ему навязывают. Вот, мол, узнавай и люби…

— Здесь все-таки сыро, — после продолжительного молчания сказала Наталья. — Пойдем в дом.

— Нет, мне, наверное, пора, — заметил Виктор. — Уже глубокая ночь.

— Вот именно. Кто тебя отпустит глубокой ночью? Притом ты забыл, что завтра у тебя выходной. Куда спешить?

— Не оставаться же мне здесь на всю ночь, — сказал Виктор.

— Ладно. Идем.

Степанида Михайловна в одиночестве сидела за столом, о чем-то глубоко задумавшись. Она даже не сразу услышала, как Наталья и Виктор вошли в комнату, а когда увидела их, спокойно, как само собой разумеющееся, сказала:

— Выпейте по чашке горячего молока. Небось, намерзлись? — Ощупывающими глазами посмотрела на дочь, так же пытливо взглянула на Виктора и поднялась из-за стола. — Наталья, ему я постелила в комнате отца. Спокойной ночи…

Виктор долго, почти до рассвета, не мог уснуть. Все думал и думал о том стремительном повороте в его жизни, к которому он, если честно говорить, до конца себя еще не подготовил, о тех изменениях, что должны были произойти в его судьбе. На него снова и снова то накатывалась нежность к Наталье и ему с трудом удавалось сдерживать себя, чтобы не вскочить с кровати и не отправиться в комнату, где она спала, то вдруг он начинал сомневаться в ее любви и искренности, и тогда ему казалось, что он допускает страшную ошибку, которую потом невозможно будет исправить. Кто она такая, Наталья Одинцова, чем она живет?

А тут еще Степанида Михайловна — человек непонятный, почему-то заставляющий быть все время настороже, точно ждешь не то какого-то подвоха, не то неприятности. Или все это ему лишь кажется, все это он сам неизвестно для чего придумывает?

Он так и уснул в своих смятенных чувствах, и даже во сне его не покидала какая-то смутная тревога. Он будто наяву видел наклонившуюся к его лицу Наталью и ощущал запах ее волос, почему-то пахнущих свежескошенным сеном, всматривался в ее глаза, пытаясь разгадать в них что-то ему непонятное, а потом вдруг вместо Натальи рядом с ним оказывалась Степанида Михайловна и тихонько ему нашептывала, словно стараясь внушить важную мысль: «Копейка к копейке, глядишь — рублик! Понимать это надо, Виктор, слышишь? Теплицы мои видел? Все своими руками, ясно тебе, что к чему?» — «Неясно», — отвечал он. «Ничего, уяснишь, — обещала она. — Вот узнаешь меня получше, полюбишь меня — тогда и уяснишь…»