Пётр Лебеденко - Черные листья

Семен Петрович Горюнов спустился в шахту вместе с геологом Дудиным, о котором Павел знал лишь понаслышке. Говорили, что Дудин когда-то открыл на востоке страны богатые залежи магнитной руды и ждал за это высокой награды, но его почему-то обошли, и он, разочарованный и озлобленный, бросил свою изыскательскую деятельность и пришел на шахту. Может быть, все это было досужим домыслом, но геолог действительно был человеком злым и недоброжелательным. Не успев еще как следует разобраться в деталях, он неопределенно бросил:

— Ну?!

Что он подразумевал под этим «Ну?!» — сказать было трудно, но Павел все же попытался определить свою точку зрения.

— Я думаю, — начал он, — что утонение пласта идет не по всей лаве…

— Думать положено кабинетным ученым, молодой человек, — отрезал геолог, — а нам положено смотреть и делать практические заключения.

— Вот-вот, — подхватил Бурый. — Правильно.

Заметив, что у Дудина нет респиратора, он снял свой, услужливо предложив его геологу. И хотя в лаве сейчас не было угольной пыли и никакой нужды в респираторе не ощущалось, Дудин, кажется, оценил эту услужливость. Обратившись не к Павлу, а к бригадиру, он сказал:

— Можете не сомневаться, Богдан Тарасович, мы постараемся не затянуть с выводами. Если придем к заключению, что лаву можно продолжать эксплуатировать…

— Какая уж там эксплуатация! — воскликнул Бурый. — Горе одно будет, Михаил Алексеич. Сто граммов антрацита — тонна породы. Правильно наши рабочие говорят — отходную по лаве петь надо. Так, Чувилов? Вон и Чесноков тоже… «Мы жертвою пали…» И смех и грех…

— Чувилов и Чесноков — это вся бригада? — Лесняк включил свою «головку», и ее луч словно выстрелил в лицо Бурого. — Чего заранее настраиваете геолога? Лаву бросать нельзя — вот слово бригады!

— Выходит, что ты — бригада? — нехорошо усмехнулся Дудин. — Ну и ну… У вас что тут, все начальники? Все распорядители?

— У нас тут все — люди, — бросил Лесняк. Хотел еще что-то добавить, но, заметив предостерегающий жест Павла, умолк.

…Как Павел и предполагал, утонение пласта заканчивалось метров через пятьдесят, а потом он снова выравнивался и мощность его подходила к норме. У Кострова — в присутствии Стрельникова, Олега Руслановича Демьянова и Павла — Дудин сказал:

— Лава становится нерентабельной. Товарищ Селянин с нашими выводами, кажется, не согласен, но это его личное дело. Если смотреть с государственной точки зрения — лаву следует демонтировать.

— Разве товарищ Селянин смотрит с личной, а не с государственной точки зрения? — спросил секретарь парткома. — Он что, преследует какие-либо корыстные цели?

— Я этого не сказал. Селянин по своей неопытности многого не понимает. Поэтому может заблуждаться.

Павел, заранее предвидя заключение Дудина и Горюнова и подготовившись к трудному разговору у Кострова, вытащил из кармана несколько листков, испещренных цифрами, и спросил:

— Разрешите, Николай Иванович?

— Да, — кивнул Костров.

— Я действительно не согласен с выводами геолога и маркшейдера. На какое-то время лава станет нерентабельной, но, во-первых, по моим расчетам, — вот они, Николай Иванович, посмотрите — на демонтаж придется затратить уйму денег. И уйму времени. Всего лишь немногим меньше того, что мы потеряем, если продолжим эксплуатацию нашей лавы. Но главное в другом. Если смотреть на вопрос именно с государственной точки зрения, мы не имеем права бросать под землей тысячи тонн угля. Мне кажется, это будет преступлением.

— Не слишком ли громко? — сказал Костров. — Не слишком ли преувеличенно?

— Известно ли Селянину, какими запасами угля, только разведанными, располагает наша страна? — спросил Дудин. — Миллиарды и миллиарды тонн! И еще: известно ли Селянину, что стране нужен уголь каждый день? Нужен сегодня! Пусть Селянин заглянет в углесбыт, поговорит с товарищем Андреевым — он знает такого товарища? Андреев ему кое-что покажет. Например, десятки телеграмм от директоров заводов, теплоэлектростанций и других предприятий. И в каждой телеграмме — просьба немедленно, срочно, безотлагательно отгрузить тысячу, пять, десять тысяч тонн, иначе предприятие остановится… Так вот я хочу у Селянина спросить: что Андреев будет отгружать? Породу, которая пойдет из его лавы?

— Вполне резонный вопрос, — заметил Стрельников. — И вполне понятна та тревога, которую испытывает Дудин. Именно об этом самом они, вероятно, и думали, когда вместе с Семеном Петровичем Горюновым готовили материал.

— Да-да, да-да, — закивал Горюнов. — Мы постарались учесть все.

Павел посмотрел на Кострова. Тот угрюмо молчал и, не поднимая головы от лежащего перед ним листа бумаги, негромко постукивал по столу массивным карандашом. Казалось даже, что он, напряженно думая о своем, не слышит, о чем тут говорят. Но вот Костров каким-то нервным жестом бросил карандаш на стол и взглянул на Павла:

— Ты говоришь, что оставлять под землей тысячи тонн угля — это преступление. А не выполнять государственный план — это не преступление? Коллектив шахты отдает все силы, он живет до крайности напряженной жизнью, люди считают каждую добытую тонну угля — ты ведь это знаешь, Селянин… Разве тебе не дорога честь шахты?

Такого оборота Павел не ожидал. В глубине души он все же надеялся: Костров его поддержит. Не может Костров решать вопрос так узко — это ж не в его правилах. Конечно, главную ответственность за выполнение плана шахтой несет он, однако есть ведь ответственность и перед своей совестью.

Тихо, но довольно твердо Павел сказал:

— Не могу согласиться с такой постановкой вопроса, Николай Иванович. Честь шахты мне дорога, вы знаете. Но есть вещи выше этого… Хотелось бы, чтобы вы меня поняли…

И уж совсем Павел не ожидал того, что затем последовало. Костров вдруг приподнялся, с силой ударил ладонью по столу:

— Ты забываешься, Селянин! Забываешься, слышишь?.. «Не могу согласиться…» Думаешь, твое согласие или несогласие всегда и всем необходимо?

Эта неожиданная вспышка Кострова крайне поразила Павла. Да, наверное, и не его одного: обычно Костров умел сдерживать свои чувства, как бы ни рвались они наружу. Бывало, даже побледнеет, до боли прикусит губу, но голос его всегда остается спокойным, словно в нем и не бушует какая-то буря… А сейчас она в нем бушевала с особой силой. Всего лишь час-полтора назад, как он приехал от Зиновия Дмитриевича Грибова — начальника комбината, или, по-новому, генерального директора объединения, где состоялось обширное совещание. Грибов, обращаясь к тому или иному директору шахты, коротко спрашивал:

— Сколько вы обещаете — нет, гарантируете! — дать угля до конца месяца?