Пётр Лебеденко - Черные листья

— Честно: не очень.

— Почему?

— Ну, как вам сказать. Алексей Данилович… Я даже думаю так: если бы не только бригада, а и вся «Веснянка» выполнила бы план, а другие шахты его завалили, вряд ли я испытывал бы восторг. «Веснянка» — это, в конце концов, всего лишь «Веснянка», а дом-то мой — это вся страна. И не думать о нем я не могу…

— Вот-вот! — Алексей Данилович заметно оживился, даже встал из-за стола и быстро заходил по кабинету. — Ты очень хорошо сказал: «Веснянка» — это всего лишь «Веснянка», а дом-то мой — это вся страна». Очень хорошо, Павел.

Он снова сел, вытащил из портсигара сигарету, но, прежде чем закурить, посмотрел на часы. И огорченно вздохнул:

— Еще пятнадцать минут… Дал себе твердое слово: курить не больше одной сигареты в час.

И тут же закурил.

Павел засмеялся:

— Не очень-то твердо ваше слово, Алексей Данилович.

— Не говори! Сам себя презираю. Да уж ладно… Я тебе говорил: смотреть надо шире. А что значит — шире? Как эту широту надо понимать? Вот ты — член шахткома. Один из тысяч и тысяч тех людей, которых партия считает своими помощниками… Кажется, простые слова — помощник партии. Но ты вдумайся в них, Павел! Помогать партии, которая ни о чем другом, как о счастье людей, не думает и не может думать. Скажешь, это просто красивые слова?

— Нет, я этого не скажу, — Павел медленно покачал головой из стороны в сторону и повторил: — Нет, Алексей Данилович, я этого не скажу.

— Конечно, не скажешь, — улыбнулся Тарасов. — Я ведь тебя знаю… И все же мне хочется, чтобы ты понял главное, Павел. Есть люди, которые думают примерно так: «Ну и шагаем же мы, черт подери, мир цепенеет от изумления! Что ни год, то новая победа, что ни пятилетка, то триумф! Ай да мы, чудо-богатыри! Ай да мы, спасибо нам!..»

Гордиться-то нам, конечно, есть чем, да только люди, о которых речь, от гордости раздуваясь, ничего дальше своего носа видеть не хотят. Спроси у кого-нибудь из них: «Слушай, дорогой товарищ, а как у тебя дела с выполнением государственного плана?» И думаешь, если у него дела плохи, он смутится? Или очень огорчится? «У меня? — скажет. — Ну, не дотянул. Так что? Велика беда? В корень глядеть надо. Сообщения статистических управлений читать надо. Вот они: сто три, сто пять, сто пятнадцать процентов плана. По всей стране! Ясно? А вы — как у тебя? Нашли о чем спрашивать… Размениваетесь на мелочевку…»

Павел молчал. Он и сам часто думал о том же. И возмущался. Кто-то пашет, а кто-то крылышками машет. Мотыльки. Только и горазды, что на огонек славы лететь… «Чудо-богатыри».

А Тарасов продолжал:

— Запомни, Павел, когда речь идет о производственных планах — это речь о государственных делах… Вот тут-то и раскрывается перед тобой широкое поле деятельности. Помоги людям понять эту простую истину. Не разумом лишь понять, а душой. В этом и заключается то главное, к чему ты сейчас призван, разумеешь?

…Да, Павел хорошо запомнил свой разговор с Тарасовым. Между прочим, как-то оно так получилось, что Алексей Данилович по существу высказал мысли самого Павла. Наверное, поэтому слова Тарасова Павел и воспринял как свои собственные слова. Все правильно: в первую очередь — забота о большом, государственном. А потом уже о своем — маленьком. Или смешно — Павел Селянин, обыкновенный рабочий очистного забоя, думает о государственных делах? Подумаешь, государственный деятель! Не заносит ли тебя, Павел Селянин? Небось, и без твоей персоны есть кому позаботиться о главном, а ты…

«А ты голову в песок и делай вид, будто тебя ничего не касается, — сказал самому себе Павел. — Приемлемо?»

…Кудинов продолжал наступать, но уже с другой стороны:

— Ты вот что обмозгуй: если мы сейчас прекратим работу, нам еще и спасибо скажут. Тот же Каширов. Вызовут кого надо, посмотрят и решат: надо подсократить план. И надо вводить коэффициент надбавки. Потому как стихийные неурядицы. Понял? И волки сыты, и овцы целы… Разве Каширов будет возражать, если его участку подсократят план?

— Кто ж это — волки? — спросил Павел. — И кто — овцы?

Он вплотную приблизил свое лицо к лицу Кудинова и смотрел на него в упор, ни на секунду не отрывая взгляда И вначале Кудинову показалось, будто Павел раздумывает: может, и вправду сделать так, как подсказывают умные люди? Кудинов даже улыбнулся — дошло, мол, до Селянина, теперь все будет в порядке. И Павел вдруг тоже улыбнулся. Но совсем не так, как Кудинов. Было в его улыбке что-то такое, от чего Кудинову сразу стало не по себе. Никогда он еще не видел глаза Павла вот такими жесткими и непримиримыми. Точно не на товарища сейчас смотрел Павел, а на врага.

— Ты чего? — невольно пятясь, спросил Кудинов. — Ты чего глядишь на меня, как на зверя?

— Уходи, Кудинов, — тихо сказал Павел. — Уходи и не мути воду. Она и так мутная… Видишь?

Он с непонятным для Кудинова остервенением ударил кулаком по смешанной с водой угольной крошке, и черные брызги взметнулись под самую кровлю. Павел ладонью вытер лицо и проговорил уже более спокойно:

— Иди просуши бельишко, а то и вправду схватишь насморк. А мы уж как-нибудь обойдемся и без тебя…

Ни разу больше не взглянув на Кудинова, он вернулся к комбайну. Петрович сказал:

— Можно пускать…

Между тем воды в лаве меньше не становилось. Продвигаясь вслед за комбайном и ощущая, как промозглая влага охватывает все его тело и, кажется, проникает под кожу, Павел теперь испытывал чувство, чем-то похожее на буйство. В конце концов, в такой вот схватке с трудностями, на первый взгляд кажущимися непреодолимыми, человек и находит себя. И это ничего, что нервы твои взвинчены черт знает как и ты сам удивляешься, откуда у тебя берутся силы. Главное — вот такая схватка. Ты видишь, как резцы комбайна сокрушают пласт антрацита, как глыбы угля падают на рештаки, и ты начинаешь вздрагивать от тайного восторга: а сила-то у тебя, а не у этих стихийных неурядиц, как о них говорит Кудинов, победишь-то все равно ты, а не эти стихийные неурядицы! Да пускай вода и вправду бьет как из брандспойта, пускай хоть всемирный потоп — ты ведь все равно не отступишь…

Комбайн теперь работал, как часы. Машине словно передались и порыв человека, и его воля. Шнек грохотал бесперебойно, уголь тек по скребковому конвейеру сплошным потоком — тонна за тонной, тонна за тонной. Передвижная крепь постепенно уходила от выработанного пространства, и кровля там, в мрачной пустоте, глухо постанывая, оседала. Между гидравлическими стойками крепи ползали Лесняк, Смута, Бахмутов, о чем-то друг с другом переговаривались, что-то друг другу кричали. А Кудинов…

Павел поискал глазами Кудинова, и вначале нигде его не увидел. «Неужели ушел? Неужели все бросил и ушел из лавы?» — подумал Павел.