Пётр Лебеденко - Черные листья

И вдруг услыхал:

— Эй там, на шхуне! Чего ползете, как черепахи!

Это, конечно, Кудинов. Только он угольный комбайн называет шхуной. Так ему больше нравится. И машиниста комбайна Кудинов часто величает шкипером. В детстве он мечтал стать штурманом дальнего плавания, бредил штормами и ураганами, запоем читал все, что было написано о моряках, но, однажды спустившись в шахту, к морю сразу охладел. «К дьяволу моря и океаны! — сказал он самому себе. — Шахта — это и есть настоящая жизнь!»

Павел улыбнулся. Разве мог Кудинов уйти? Вон он, опустился на колени, согнулся в три погибели и начал бросать уголь на рештаки. Лава настолько низкая, что ему не удается даже приподнять голову. Он так скорчившись и работает — поза страшно неудобная, но уголь идет большим потоком, куски антрацита вываливаются из рештаков, и их все время приходится подчищать. Павел видит, как Кудинов напрягается изо всех сил. Он будто хочет показать, что его слова о невозможности работать в таких условиях — это несерьезно, а тот, кто принял их за чистую монету, — не понимает шуток.

Мимо Кудинова, перетаскивая шланги, прополз Лесняк. Никто не мог в этих низких лавах ползать так быстро, как он. Ловкостью Лесняк обладал необыкновенной. Даже сейчас, когда под ним все хлюпало и передвигаться было очень трудно, Виктор, ни на секунду не задерживаясь, прошмыгнул между стойками крепи, обдав Кудинова черными брызгами. Кудинов бросил:

— Эй ты, торпеда, нельзя ли полегче?

Лесняк, бросив шланги, вернулся, вытащил из кармана брезентовых штанов грязную, мокрую тряпку, выжал из нее воду и протянул Кудинову:

— Пардон, Миша. Вытрись, а попудришься в парикмахерской.

Смена подходила к концу. Павел понимал: несмотря на то, что они сделали все возможное, плана выполнить не удалось. Сначала земник, потом коронки, потом вода — все было против них. И в том, что лава сегодня недодала тонн двести угля, можно не сомневаться. В общем масштабе это, конечно, совсем немного. Мелочь. Ерунда. К тому же можно сослаться на горногеологические нарушения в лаве. Кого тут обвинишь?..

И все же факт остается фактом — не дотянули. И теперь пойдет срабатывать цепная реакция: лава — шахта — комбинат…

Комбайн подошел к нише, и Павел, выключив его, сказал:

— Все.

Здесь было совсем сухо. Падая навзничь, Лесняк заметил:

— Как на пляже.

Рядом с ним, обхватив колени руками и опустив на руки голову, пристроился Алеша Смута. Бахмутов и Кудинов расположились чуть поодаль — Бахмутов лег, подсунув под голову плоский кусок породы, Кудинов прислонился спиной к стенке и закрыл глаза.

Павел тоже решил отдохнуть. Надо было бы снять робу и выжать из нее воду, но сил для этого уже не было. Сил вообще уже не было ни для чего. Наступило то самое мгновение, когда сознание человека теряет власть над его телом, и оно цепенеет, охваченное не то шоком смертельной усталости, не то дремотным забытьем. Загреми сейчас пушки, взорвись граната, обрушься кровля — оцепенение не пройдет, шок не исчезнет…

Вот в это самое время в нише и появился Кирилл Каширов. И вместе с ним — маркшейдер Горюнов, маленький кругленький человечек с голым черепом, который он редко чем-нибудь прикрывал.

Шахтеры нечасто дают друг другу прозвища, но если уж дают, оно прилипает прочно и навсегда. Горюнова называли «Божьей коровкой» — может быть, за то, что на коже его бритой головы природа рассыпала темные пятнышки, и голова от этого была похожа на раскраску божьей коровки, может быть — за его мягкий, податливый характер. Больше всего на свете Горюнов боялся сделать кому-нибудь неприятное, и если помимо его воли это все же случалось, он страшно переживал и долго пребывал в угнетенном состоянии, не зная, как можно исправить случившееся.

Кирилл, взглянув на окаменевшие фигуры шахтеров, глазами отыскал горного мастера и принялся его тормошить. Бахмутов не подавал никаких признаков жизни — он и вправду будто окаменел, ничего не слышал и ничего не ощущал. Кирилл, обхватив его за плечи, приподнял и стал осторожно встряхивать упавшую на грудь голову. Бахмутов что-то промычал, однако глаз не открыл.

— Черт знает что! — выругался Каширов. И закричал: — Бахмутов! Слышишь, Бахмутов!

Горный мастер, наконец, открыл глаза и, узнав начальника участка, заметно смутился.

— Мы чуть-чуть, — сказал он. — Измотались. Земник, вода… Одно за другим.

— И давно вы спите? — едко усмехнулся Кирилл. — Давно пребываете в таком блаженном покое?

— Мы работали, Кирилл Александрович. И ни о каком блаженном покое не помышляли.

Это сказал Павел Селянин. В его голосе Каширов уловил обиду, но ему было сейчас не до того, чтобы обращать внимание на какие-то там обиды. Он уже знал: план участком не выполнен. Не дотянули совсем немного, однако картина от этого не меняется. Наоборот, его, Каширова, начнут склонять именно за то, что он вовремя не смог где-то поднажать, кому-то помочь, где-то что-то обеспечить. Не хватает ведь каких-то жалких тонн, и начальникам участка такое не прощается…

— Я говорю с горным мастером, — сдерживаясь, чтобы не закричать, сказал Каширов. — Когда у меня возникнут вопросы к вам, товарищ Селянин, я обращусь по назначению.

— И все же нельзя упрекать людей в том, в чем они не виноваты, — заметил Павел. — Нельзя этого делать даже начальнику участка. Или вы так не считаете?

Кирилл пропустил слова Павла мимо ушей. Предложив Бахмутову направиться вместе с ним и с маркшейдером производить замеры, он первым скрылся в лаве.

Не возвращались они очень долго. Растолкав Лесняка, Кудинова, Смуту и Петровича, Павел спросил:

— Будем ждать вестей? Каширов, «Божья коровка» и Бахмутов пошли делать замеры…

— А чего ждать? — ответил Кудинов. — Айда мыться, Бахмутов потом доложит.

— А я все же останусь, — сказал Павел. — Вы идите.

Что-то Павла тревожило. Правда, пока он не мог объяснить, откуда у него эта тревога. Может быть, его насторожил тот факт, что Кирилл привел с собой не того маркшейдера, который обычно делал замеры на их участке? Всегда ведь к ним приходил Оленин, почему же сегодня явился Горюнов — «Божья коровка»? А может, Павел невольно обратил внимание на странную нетерпеливость Кирилла? В другое время начальник участка наверняка позволил бы себе задержаться и высказать немало недобрых слов в адрес тех, кто не оправдал его надежд. А тут две-три фразы — и скорей на замеры…

Наконец, появился Бахмутов. Взглянув на Павла и поняв, что тот остался поджидать результатов, Бахмутов улыбнулся. Улыбнулся вроде бы и весело, но Павел сразу увидел, что веселость эта неестественная. То ли Бахмутов в чем-то чувствует себя виноватым, то ли чего-то стыдится.

Павел коротко спросил: