Александр Поповский - Испытание временем

— Шимшон! — окликает его хозяин. — Снеси домой эту корзинку помидоров. По дороге захватишь фунтов десять керосина…

Снести помидоры? Не беда, он помечтает в другой раз.

Уховский отсчитывает деньги на керосин, и Шимшон чувствует прикосновение мягкой, отполированной руки. Такой гладкой она могла стать только оттого, что руки покупателей много лет шлифуют ее…

— В этом доме, господин Эдисон, я родился. Улица грязная, пыльная, не различишь тротуара от мостовой. Домики все одинаковые, крошечные… Большой дом среди карликов — то же самое, что крупный нос на маленьком лице… На стене этого дома когда-нибудь прибьют доску с надписью: «Здесь родился знаменитый Шимшон».

Знаменитый Эдисон с любопытством оглядывает маленькую, покривившуюся хатенку и сочувственно сжимает локоть Шимшона.

— Под лестницей жили старик со старухой. От мрачной квартиры, не освещаемой солнцем, веяло холодом и жутью, и я мысленно населял ее то бесами, то душами грешников. Стариков я подозревал в связи с нечистым…

Прославленный изобретатель снисходительно кивает головой.

— С тех пор мне противны лачуги… Кажется, вот-вот откроется окно и выглянет из него лукавая морда дьявола… Я люблю башни и завидую им — они отовсюду видны… Этот каменный дом, похожий на замок, принадлежит еврею-выкресту, присяжному поверенному Поляновскому. Я люблю останавливаться у ограды и заглядывать сквозь решетку во двор… За деревьями, в гуще цветов и зелени, мелькают милые лица девушек. Они вышивают, читают книжки, играют, всегда чинно, благородно, как в театре. Я мечтаю быть слугой здесь, исполнять их капризы и любоваться ими… Когда я думаю о рае, он мне кажется похожим на дом присяжного поверенного Поляновского… Еще я люблю этот дом потому, что он напоминает мне дом Калмана Немировского, а одна из девушек — его дочь Розу… Такая же стройная, со спокойными, как заводь, глазами и с большим розовым бантом в волосах… Свернем отсюда в переулок, мне стыдно показываться на людях с корзи…

Он чуть не сказал: «с корзиной помидоров». До чего болтливый человек может договориться!.. Никакой корзины у него нет, — он прогуливается по улице с великим изобретателем. Правую руку больно стискивает ему его друг, и она немного болит…

— В переулке, господин Эдисон, спокойней и тише, меньше зевак и знакомых… Роза — глубоко несчастная девушка, она дочь скупца и живодера Калмана, с тяжелой лапой и трефным языком. Я однажды сказал ей:

«Я знаю вашего отца…»

Я не хотел ее обидеть, это сказано было без задних мыслей. Она смутилась, точно ее уличили в чем-то дурном, и тихо проговорила:

«Его многие знают…»

Спокойные, как заводь, глаза затуманились, в них отразилась туча.

«Мальчикам достается от него, они плачут кровавыми слезами…»

«С мальчиками одно несчастье, — вздохнула Роза, — лентяи и воры, ни одного порядочного…»

Она умоляюще взглянула на меня, и я понял, что ей тяжело говорить об отце… В другой раз я сказал ей:

«Мальчиков не следует бить. Хороший хозяин себе этого не позволит…»

Роза грустно усмехнулась и махнула рукой:

«Папа говорит, что бедняки привыкли к палке. Они ее не чувствуют…»

Подумайте, господин Эдисон, какая милая и какая несчастная душа! У нее синие туфельки на высоких каблуках, и кажется, что она не касается ими земли… Она и руками машет, как крыльями… Платье ее пахнет цветами, словно в кармане у нее тысячи бумажек из-под мыла… Мы встретили с ней однажды бедного мальчика. Он тащил на плечах мешок арбузов. Ему было тяжело, и глаза его налились кровью. Она презрительно оглядела его и сказала:

«Дети бедняков скверно пахнут, я не люблю их…»

Я с гордостью подумал, что не похож на этих несчастных, и согласился с ней:

«В них мало благородства, в этом вся беда…»

До чего рука онемела, Шимшон не чувствует ее… Эдисон стискивает ее клещами… Не поставить ли, в самом деле, корзину и перевести дух?! Нет, нет! Еще один вопрос — и можно будет переменить руку.

— Вы, господин Эдисон, такой же сын бедняка, как и я. Так же горячо тянулись к богатству и славе… Откройте мне секрет вашего успеха… Научите!

Улицы отступают, и надвигается широкое поле, отцветшее, по-осеннему грустное, но все еще зеленое и теплое. Далеко позади остался вокзал с плачущей Рухл, давно заглохли ее стоны и мольбы, а Шимшон все еще видит ее перед собою. Она вытирает слезы и молит: «Избегай скверных товарищей, Одесса — город с дурной славой, не прельщайся чужим счастьем, твое — в тысячу раз лучше…» Да, у Шимшона свое счастье, он едет за ним и не вернется без него…

За степью встает мохнатый лес. Частые столбы с густой сетью проводов тянутся вдоль опушки. Надвигаются крошечные селения с шапками церковных куполов, голые деревушки, серые и тихие, как погосты.

Дувид не провожал сына. Он пожелал ему всяческих бед и отрекся от него, как от выкреста. Дувид не простил сыну перемены профессии. «Бросить золотое дело, — жаловался он друзьям, — променять чистую и аккуратную цирюльню на лавку?» Довольно! Между ними нет больше общего! Он свой долг выполнил: обучил сына, наставил на путь и указал ему, где его счастье. Пусть живет, как хочет…

И Шимшон жил, как хотел: окончил курсы и в счастливый день оставил толкучку. Его посадили в тесную и душную комнатушку, раньше служившую передней, обложили старыми, затхлыми книгами о родившихся и умерших по уезду и дали составлять алфавит. Казенный раввин Песис, седой старик с бледными трясущимися руками, всегда в длинном шлафроке, обращался к нему на «вы», никогда не бранил и жалованье платил серебряными рублями. Шимшон сидел в клетушке, густо наполнял алфавитную книгу ошибками и безудержно мечтал. Стены раздвигались шире и шире, вырастало очертание большого магазина, — и он, главный бухгалтер, сидит за зеркальной дверью. Хозяин доверяет ему огромные суммы, советуется с ним обо всем и, наконец, делает его своим компаньоном…

Розе Шимшон говорит: «Я — конторщик», — щурит глаза и наслаждается ее смущением… Друзьям снисходительно повторяет: «Не всем же быть бухгалтерами и конторщиками. Надо кому-нибудь быть и приказчиком… Хороший приказчик стоит десяти плохих бухгалтеров…»

Песис не знал имени своего помощника и, видимо, не добивался этого. Речь свою он обычно начинал легким кашлем и сопением, достаточным, чтоб привлечь внимание Шимшона. Однажды, когда из соседней комнаты послышались условные сигналы, переписчик явился к раввину. Тот застегнул верхнюю пуговицу шлафрока и сказал:

— Я просмотрел вчера алфавит… Придется все переписать. Переписчик из вас не вышел… Получайте ваши два рубля сорок копеек за двенадцать дней и идите с богом…