Александр Поповский - Испытание временем

«Броневик» едва ползет по взорванной крестовине. По обеим сторонам насыпи черными змеями врозь расползлись рельсы. Их разворачивали шесть пар запряженных волов.

Дорожники принимаются за работу, красноармейцы им помогают, звенит сталь, стучат молоты в степи, эхом отзывается далекая роща. Мы с Тихоном обследуем местность, срываем со столбов листовки врага. Они поблекли от дождя, но отчетливо видна подпись начальника григорьевско-махновского штаба.

Высокий парень щипцами держит болт, другой, низкорослый, завинчивает его. Они без шинелей, дружно бьют по костылям, меняют шпалы и рельсы. Работа у них спорится, высокий парень болтает без устали, маленький молчит. Они явились однажды в штаб к комиссару, назвались петлюровцами и попросили принять их в советскую часть. Им поверили и не ошиблись. Не одна, видимо, кровь примиряет врагов.

Мы с Тихоном сидим на пригорке, вспоминаем минувшую ночь. И чувствует каждый по-своему, и мысли у каждого свои…

— Жаль тебе, Тихон, этих людей? — как бы невзначай спрашиваю я и тут же раскаиваюсь, что спросил. Мало мне собственных сомнений, надо еще других смущать. Я дал себе слово не вспоминать, и на́ вот…

— Людей всегда жалко, — говорит Тихон, и в голосе его слышится грусть. — Особенно за первого сердце болит, парень видный, должно быть работящий. Другого не жалко — жулик…

Выходит, и он неспокоен, душа не на месте.

— С чего мне беспокоиться? — недоумевает Тихон. — Не из корысти я человека убил. Одно дело — для себя, а то для порядка.

— И нет другого пути? Справедливо это и правильно? — допытываюсь я.

— В большом деле не без греха. Нельзя нам врага за спиной оставлять. Пожалеешь, а он сзади прикончит тебя. Революция не шутка — ты меня или я тебя, какое там правильно, неправильно… Взять хотя бы сейчас: нагрянут махновцы — нам несдобровать, тех будет меньше — им конец.

Он некоторое время испытующе смотрит на меня и, словно в назидание, говорит:

— Революцию делать — не пшеницу растить: в год посеял и скосил. Революция раз в сотни лет бывает, и провести ее надо как следует…

Как просто! Ему все ясно: революция! Делать ее надо на славу, потому что бывает она раз в сотни лет.

Отряд прибыл на место и разместился у станции, «броневик» оставлен на запасном пути.

Сейчас пройдет поезд по исправленной дороге. Отряд осмотрит пассажиров, проверит документы и багаж.

Потом пойдут будни: разведать, где враг, судя по всему — недалеко. Хорошо бы уснуть, отоспаться и забыть обо всем.

Раздается гудок паровоза, еще и еще раз, поезд подходит к вокзалу. Красноармейцы занимают места у дверей.

Тихон останавливает смуглую девушку в белой косынке:

— Где документы?

Она не понимает его:

— Кого?

— Ты кто такая?

Руки ее завязывают косынку и затягивают тугой узелок.

— Кто мы?

Она его раздражает.

— Как тебя звать?

— Кого? Нас?

Видали такую тупицу? Зарядила в один голос: «мы» да «нас».

— Не вертись, чертова девка, говори, — трясет ее Тихон за плечо.

С ним шутки плохи.

Теперь она вовсе умолкла, развязывает узел косынки, чтобы сделать такой же другой.

— В кутузке ты у меня заговоришь!

Он берет ее за руку, но девушка не дается, ухватилась за дверь, хоть убейте, она не пойдет.

Я приказываю отправить ее ко мне на квартиру. Я эту упрямицу сам допрошу.

На подножке вагона стоит мой добрый друг детства — Мунька. Он показывает красноармейцу документ и хочет пройти, но я крепко его обнимаю.

— Мунька! Здоров! Тебя ли я вижу? Как ты живешь?

Он в серой шинели, в юфтевых сапогах. Лицо хмуро, немного смущенно.

— Зайдем ко мне, Муня, другим поездом поедешь…

Мы одни в кабинете начальника станции. Я сразу веселею, смеюсь: какая удача — встретить в такой день старого друга! Усталость пропала, точно ее не было совсем.

— Я много успел, Муня, теперь ты не скажешь, что я фантазер. Мне часто приходит на память твой брат, как он был прав… Где он сейчас? Что такое? Убили?.. В погроме? Мы отомстим за него… Не горюй, Муня, те, кто знал Нухима, его не забудут…

Я снова обнимаю своего друга, треплю по плечу и нежно шепчу:

— Ты настоящий медведь, большой, косолапый. Ты здорово изменился. Как выгляжу я?

Мунька сбрасывает шапку, и вихор стремительно ложится на лоб. И вихор и голубенькие ручейки на виске знакомы мне издавна.

— Ты все такой же, — неласково оглядывает он меня. — Картуз набекрень, волосы за ухом, гребешок и фиксатуар в верхнем карманчике. Рассказывай, что у тебя?

Какой он степенный, лишнего слова не скажет. Холодный, сухой, с ним как-то даже неловко. Откуда эта серьезность на лице — от ранних ли морщин на лбу и вокруг глаз или от бороздок у плотно сомкнутых губ?

— Что тебе сказать? Я начальник отряда. Наш штаб — в Помощной. В Одессе я занимал большие посты: я был помполиткомом пограничной бригады, инструктором горвоенкомата, комиссаром батальона. Неужели ты не слышал обо мне?

Мунька чуть улыбается. Опущенные веки прячут усмешку.

— Не слыхал. Впервые узнаю, что ты в Красной Армии.

— А дома ты в последнее время бывал? — Любопытно узнать, дошла ли молва до родного города.

— Два раза бывал, — загадочно улыбается Мунька.

— И никто ничего обо мне не слышал?

Улыбка выглянула, теперь не скроешь ее. Этот Мунька сущее сокровище.

— Не повезло, — говорит мой друг, — слава о тебе еще туда не дошла.

Он распластывает платочек, вытирает вспотевшие руки, и я узнаю давнюю привычку моего друга. Неловкость исчезла, теперь у нас пойдет на лад.

— Не знают — не надо, — утешаю я себя, — наш город не за горами, придет время — узнают… Хочешь, я покажу тебе моих людей? У меня пулеметчик прекрасный человек, умница дядя. Зовут его Тихон.

Муня не хочет, ему охота послушать, как я живу, — ведь мы давно не видались.

— Я всегда в своих мыслях видел тебя, ты служил мне примером. Что бы я ни делал, я спрашиваю себя: что скажешь ты? Одобришь ли меня? Ты был моей совестью, Муня!

Друг в солдатской шинели нисколько не тронут, он хмурится и прячет руки в карманы.

— Иногда мне хочется совершить исключительный подвиг, сделать нечто такое, что вызвало бы твое одобрение. Ты скажешь, конечно, что такие мысли большевику не к лицу, его долг — быть готовым возможно дороже и красивей отдать свою жизнь. Оставить потомству славную память о себе.

— Ну, ну, продолжай, — великодушно соглашается он, — красивей, говоришь, отдать свою жизнь?

Просто и искренне звучит голос Муни, как не раскрыть ему свою душу.

— Мысли о подвиге, — продолжаю я, — не меня одного беспокоят. Является ко мне красноармеец, немолодой, неглупый, и говорит: «У меня созрел план покончить с войной и добиться победы. Эти мелкие стычки, драки с бандитами к успеху не приведут. Мы их, они нас — это не выход. Нужно врагу свернуть шею, лишить его руководства». И вот как этот план видится ему. Он под видом крестьянина темной ночью пробирается к противнику. Прикидывается другом, входит в доверие к нему и убивает Деникина. Тем же манером кончает с Дроздовым, Красновым и Врангелем. Что значит войско без командиров? Его хватает разъяренная стража, ведут на допрос. Он признается во всем. Обличает перед народом белых и спокойно выслушивает приговор. Его выводят на площадь, кругом толпы народа, жандармы и войско. Он смело всходит на лобное место и умирает на фонарном столбе… Не правда ли, молодец?