Антти Тимонен - В заливе ветров

Оути Ивановна тихо вздохнула.

— А ведь человек не из железобетона, — сказала Айно, пристально глядя на Степаненко. — Человек крепче. Человека никакие удары не должны сокрушить.

Степаненко вопросительно взглянул на Айно. Он понял, что эта молодая девушка, которую, как он считал, интересуют только больные, книги и цветы, думала сейчас о нем, о взрослом и здоровом человеке. В словах Айно была не только жалость, в них был заботливо высказанный упрек. Человек — не из железобетона. Человек должен быть крепче. Почему же ты так ослаб душой?

— Погиб и мой Пуаво, — вздохнула Оути Ивановна. — Да, многие потеряли сыновей…

Степаненко опять промолчал. Айно он мог бы возразить, что утешать легко. Оути Ивановне он этого не мог сказать. Но у Оути остался все-таки Николай…

Айно попросила у Николая чертежи Александрова и протянула их Степаненко.

— Посмотрите-ка, что Николай хочет сделать.

— Николай? — переспросил Степаненко.

— Я хочу попробовать, но нужна помощь, — сказал Николай.

Десять с лишним лет прошло с тех пор, как Степаненко в последний раз держал в руках чертежи. Эти бумажки, конечно, нельзя было назвать чертежами, это скорее были наброски, но Степаненко сразу увидел, что сделаны они рукой специалиста.

— Тебе поручили сделать эти упоры? — спросил Степаненко, подозрительно посмотрев на Никулина.

— Ну да… — Николай замялся, потом признался: — Никто не поручил, но нужно. Машина-то стоит. Только один я не справлюсь.

— Ничего, справишься, — ободрил Степаненко. — Пойдем попросим кузнецов.

— Я пойду попрошу, — предложила Айно.

— Зачем, мы уж сами… — Степаненко встал. — На это, вероятно, надо разрешение Мякелева?

— Обойдемся, — сказал Николай решительно. — Сделаем под мою личную ответственность.

— Ну что ж, сделаем под твою личную ответственность, — улыбнулся Степаненко.

— Такой же был его покойный отец, — улыбаясь влажными глазами, заметила Оути Ивановна. — Упорный.

Они вышли. Степаненко пошел в кузницу, а Николай зашел к Кюллиевым, чтобы взять Пааво с собой.

Самого мастера не было дома. Пааво сидел у подоконника с какой-то тетрадью в руках. Когда вошел Николай, он торопливо закрыл тетрадь и вопросительно посмотрел на Николая.

— Что это у тебя? Конспекты? Почему ты прячешь?

Николай в шутку вырвал тетрадь из рук Пааво, открыл первую попавшуюся страницу и прочитал: «Мои розы угробила буря…»

— Так это же стихи. Твои? А кто это тут написал: «Можно было бы рифмовать «грезы» и «розы»? Чепуха какая-то. Кто это твой советчик?

— Зачем тебе знать? Ну, Матрена Павловна.

— Матрена Павловна? Так она к тому же и поэтесса?

— Оставь, дай тетрадь.

Пааво отобрал тетрадь и спрятал в ящик стола.

— Вот что, поэт. Нам надо самим сделать бортовые упоры. Как ты на это смотришь? Микола Петрович поможет нам.

— Выйдет ли? — усомнился Пааво, но все же пошел с Николаем.

Стояла уже весенняя ночь, когда на сплоточной машине послышались удары металла по металлу.

А под утро в поселке услышали гул работающей машины и грохот лебедки; Николай со своими помощниками открыли сплоточный коридор и опустили тросы в воду. Первый пучок связали крупнее обычного. Николай нажал на рычаг лебедки. Большая связка бревен ударилась о новые, железные бортовые упоры. Судно вздрогнуло, корма его осела, но крепкие упоры выдержали. Первый пучок с шумом плюхнулся в воду.

Из поселка стали доноситься голоса. Рабочий день начался. Из домов выходили люди. Сплавщики шли к направляющим бонам, к сортировочным воротам, к электролебедкам, к транспортерам и циркульным пилам.

Но никто не шел к сплоточной машине, она ведь вышла из строя. Николай лукаво подмигнул своим помощникам и потянул за кольцо. Протяжный гудок прорезал утреннюю тишину. Люди остановились, удивленно прислушиваясь. Гудок повторился — протяжный, зовущий. Народ побежал на сплотку.

Степаненко никогда не запирал двери в свою квартиру. Обычно он подпирал ее палкой в знак того, что дома никого нет. Он откинул палку, дернул дверь и остановился на пороге. Пол был чист, еще чуть влажен после мытья. На столе лежала белая скатерть, на окнах висели тюлевые занавески. Даже постель была застлана покрывалом с синими цветочками, которое он видел когда-то на веревке во дворе у Айно Андреевны. На гвоздике у двери висела забытая вязаная кофточка Оути Ивановны.

Степаненко нерешительно присел к столу и опустил голову на руки.

Кирьянен и Воронов вернулись с трассы ночью. Утром, узнав о новых бортовых упорах, Кирьянен сразу пошел в контору к Воронову. Он так хотел обрадовать начальника, что не обратил внимания на его хмурый вид.

— Слышал, что люди сделали? — Кирьянен сиял. — Степаненко и Никулин. Я тебе скажу: молодцы они!

— Слышал. Об этих упорах мне Александров еще говорил, — сухо ответил Воронов.

— Ну, а ты, видно, решил, что обойдутся со старыми? Опять ведь просчитался. И опять тебя поправили. Что же ты не похвалишь людей? — Лицо Кирьянена снова просияло.

Воронов сердито прервал:

— Ну ладно, хвалю, хвалю. Но все это пустяки. Только что разговаривал с Потаповым, плохи у него дела. Нос вытащишь, хвост увязнет — вот что у нас делается.

— А что у него? — Кирьянен встревожился, и улыбка исчезла с его лица.

— Вода все убывает. Десятки тысяч кубометров под угрозой. На кой черт нужны будут эти новые упоры, если древесина застрянет в верховьях?

— А как плотина?

— Пока заготовляют для нее материал, но и то не там, где нужно. Придется поехать, посмотреть на месте.

— Может быть, поедем вместе? — предложил Кирьянен. — У меня там много дел. Потапов подал заявление о вступлении в партию. Надо анкету ему дать. Заодно поговорю с людьми, подниму дух…

— И когда ты только выучил эти стандартные слова: «поговорить с людьми», «поднять дух»… — с досадой сказал Воронов. — Нам надо оценить обстановку, принять решение и действовать.

— А вот эти слова ты выучил в армии, в Боевом уставе пехоты, — рассмеялся Кирьянен. — Но и в тех и в других словах — замечательная мысль. Дело не в словах…

— Ну ладно, некогда лингвистикой заниматься. — Воронов встал. — Вместе так вместе. Правда, тебе и тут дела много. На Мякелева я мало надеюсь. Вчера, вместо того, чтобы сразу ремонтировать упоры, он опять принялся акты сочинять.

Кирьянен удивленно слушал Воронова. В первый раз тот заговорил о своем заместителе так недоброжелательно.

Моросил мелкий дождь. Верхушки высоких сосен как будто сливались с тяжелыми, массивными, неподвижными облаками. Река казалась черной. Бревна плыли только по середине реки, и то лениво, а стоило им приблизиться к берегу, как они тут же останавливались. Багорщикам приходилось отталкивать их, и тогда они покорно плыли дальше и опять где-нибудь останавливались.