Антти Тимонен - В заливе ветров

Канкинен опустил рельс на землю и недоуменно остановился. Воронов пошел разыскивать мастера.

— Где же народ? — спросил Воронов, встретив Кюллиева.

— На реке, — буркнул Кюллиев. — Так мы никогда ничего не закончим. Лучше уж действительно отдать и машины и запасные части.

— Кто отправил людей на реку? — спросил удивленный Воронов.

— Кто же еще, как не Мякелев.

— Зачем?

— Откуда я знаю? Мастеру тут, видно, ни слова не дадут сказать.

Воронов оглядел запань.

У каждых сортировочных ворот стояло по два человека, и казалось, действительно всем хватало работы. Только Койвунен работал в одиночестве.

Воронов подошел к нему и задал обычный вопрос:

— Ну, как дела?

— Да что ж тут… — нехотя пробурчал Койвунен и продолжал направлять бревна в свои ворота редкими и сильными движениями.

— Что это вы не в духе, как будто сырую рыбу проглотили? — спросил Воронов.

— Проглотишь, если заставляют. Много у нас задумано, да, видно, все останется по-старому. — Он указал на берег. — Ребята хвастались, что теперь у нас будет и то и другое, но, должно быть, так ничего и не будет. Только позорят нас, сортировщиков. Здесь народу черным-черно, а на строительстве электростанции ни души.

— Мякелев утверждает, что на сортировочных воротах работы прибавилось. Вам разве не трудно управляться одному?

— Да пришел и ко мне сюда человек, но я сказал, чтобы он отправлялся восвояси.

Воронов видел, что Койвунен справляется и один, но надо было посмотреть, как идут дела у других. Он отправился к следующим сортировочным воротам, где отбирались балансы и пропсы. Ни один из сортировщиков не имел возможности остановиться ни на минуту. Стремительный поток быстро нес древесину по главному фарватеру, и надо было успеть рассортировать ее.

— Здесь-то один человек, вероятно, не управился бы, — сказал Воронов, наблюдая за работой.

— Тут и два-то человека не успевают пот утирать, — ответил сортировщик, искоса взглянув на Воронова, и спросил: — А куда требуется направить второго?

— Туда, на берег, — ответил Воронов, указав рукой в сторону электростанции.

— Ну, это другое дело! — ответил сплавщик. — С утра управлялся один, и теперь управлюсь. Ну-ка, освободи место! — сказал он напарнику и встал на середину мостика.

Воронов приказал отправить людей обратно на берег и вернулся в контору.

Было уже далеко за полдень. Мякелев ушел на обед и унес с собой ключ от конторы. На просторном дворе играли дети. Девочки прыгали через веревочку, два мальчика боролись, а остальные возились в песке. В течение нескольких дней из-за бури дети не могли играть на улице. Впрочем, земля и сейчас была еще сыроватой. Но от этого, казалось, еще теплее грело солнце.

Воронов послал одного из мальчиков за ключом, а сам присел на лесенку и стал наблюдать за игрой ребят.

На лужайке был собран разный строительный материал: чурки, обручи, коробки из картона. Дети складывали из них постройки с башнями, колоннами и арочными воротами. Строители громко совещались и спорили, без стеснения критиковали друг друга, разбирали построенное, строили заново.

В песке были прорыты прямые длинные канавки. Это были каналы. На них строились плотины и запруды. Дети туда наливали воду, но, к их огорчению, вода быстро впитывалась в землю. Для строительства плотин древесину возили с другого конца лужайки. Игрушечный поезд с полдюжиной вагонов был сделан так искусно, что Воронов встал, чтобы рассмотреть его поближе. Ребята сказали, что это им сделал дядя Микола.

Посланец вернулся с ключом, и Воронов пошел к себе. Но и оттуда он долго смотрел на детей.

Детская игра заключает в себе много больше, чем простое подражание, раздумывал Воронов. Дети в душе своей художники. Они хотят в своем творчестве отразить все то, что видят в жизни.

Вошел Мякелев.

— Я не знал, что ты скоро вернешься, — сказал он виновато.

Воронов приготовил было резкую речь в адрес своего заместителя, но сейчас он уже остыл. Кивнув на окно, за которым шумели дети, спросил:

— Видел, что там делают?

— Разве этих озорников остановишь? — вздохнул Мякелев. — Шумят весь день. Я уже говорил, чтобы шли на берег или куда-нибудь, если им дома не сидится, и сторожиху посылал разогнать их, — не действуют ни уговоры, ни угрозы!

— А их и не надо разгонять, — усмехнулся Воронов, усаживаясь за свой стол. — За ними надо понаблюдать. У них слова не расходятся с делом. Они строят, не стесняясь, критикуют друг друга, исправляют свои ошибки и опять строят. У нас, взрослых, слово и дело… нет-нет да и разойдутся.

— Так, точно так, — поддакивал Мякелев, не понимая, что хочет сказать Воронов. Потом протер очки, надел их, раскрыл толстую папку. — Может быть, ты посмотришь эти наряды?

Воронов взял наряды, но отложил их.

— Почему вы не передали мотор установщикам новой дисковой пилы?

— Да на что нам эта дисковая пила, Михаил Матвеевич! — воскликнул Мякелев. — Я специально просмотрел все заявки и ни в одной не нашел даже намека на то, чтобы кто-нибудь заказывал у нас дранку для штукатурных работ. Ипатов тоже не сказал…

— А с блоком как?

Мякелев посмотрел на него с недоумением.

— Кирьянен же говорил вам, — пояснил Воронов.

— Ах, да! — вспомнил Мякелев. — Так эти дела к нам с тобой не относятся. Пусть Кирьянен сам сделает.

По строгости, с которой Воронов задавал вопросы, по тому, как он обращался на «вы», Мякелев почувствовал, что Воронов чем-то недоволен, и поспешил оправдаться.

— Я был на рейде. Вода спадает, и древесина поступает быстро…

— Я тоже там был.

— Я решил перевести всех свободных людей на сортировку.

— А разве люди, которые строят электростанцию и устанавливают дисковую пилу, бездельничают?

Мякелев выпрямился на стуле и беспомощно смотрел на начальника, моргая глазами. Таким тоном Воронов с ним никогда не говорил. И этого тона Мякелев испугался больше, чем любого выговора.

Мякелев всегда боялся чего-нибудь. Когда началась война, он боялся, что попадет на фронт. Тогда он без вызова отправился в военный комиссариат и представил старую справку о том, что у него больная печень. Справку оставили, и Мякелев стал бояться, что ее затеряют. Когда райком партии начал формировать партизанский отряд, Мякелев и туда пошел без вызова и пожаловался, что он никогда не стоял на лыжах, даже мальчишкой, и что на старости лет ему трудно будет научиться. Потом он пошел в Министерство лесной промышленности. Во время войны ощущался большой недостаток специалистов лесного дела, и ему легко было устроиться начальником лесопункта, хотя большого опыта он не имел. Всю войну он прожил в страхе, что кто-нибудь подкопается под него и он будет отстранен. Его не хвалили, но и не критиковали, а он опасался как того, так и другого. Если бы его стали хвалить, то обратили бы на него внимание, а этого он не желал. Он считал, что лучше всего осторожность во всем, что бы ни делал. Он мог иногда и покритиковать других, и даже довольно сурово, но только после того, как кто-нибудь из авторитетных товарищей скажет свое критическое слово.