Лев Лондон - Снег в июле

— Вот, моя миленькая! Так всегда получается, когда птенчик хочет обмануть начальство. Правда?

Кудреватый встал и подошел к Василине.

— Правда? — Он мягко положил руку на ее плечо. — Правда? — Его голос стал приглушеннее.

Василина вскочила.

— Я… я сейчас. — Она выбежала на лестницу и громко позвала: — Тамара Ивановна!.. Тамара Ивановна!

Из соседней квартиры вышла кладовщица. Когда они вдвоем зашли в прорабскую, Кудреватый снова сидел за столом. Все так же бесцеремонно разглядывая Василину, он приказал всех рабочих немедленно перевести на корпус № 8.

— А как же? А Нина Петровна? Я без нее не имею права. Кто же будет заканчивать тут? — пробовала сопротивляться Василина.

— Да! — Кудреватый оперся руками на стол так, что передние ножки стула приподнялись, качнулся раза два. — Да!

— Когда тут был главный инженер треста, он пообещал Нине Петровне, что она спокойно закончит отделку. Кажется, так? — осторожно заметила кладовщица.

— Да! — Кудреватый еще раз качнулся на стуле. — Да!.. Вот! — Он вытащил из кармана бумажку и бросил на стол. — Вот телефонограмма за подписью главного инженера треста о переводе людей. Еще будут вопросы, замечания, может быть, реплики?

Тамара Ивановна молчала.

— Ну вот что, Тамара Ивановна, вы идите собирать людей. А мы с Василиной еще потолкуем.

Ехать бы Алексею еще две остановки, и все, наверное, закончилось бы так, как было задумано вначале — блудный сын вернулся в родное лоно, на стройку. Как часто мелочи вторгаются в нашу жизнь и толкают нас на неожиданные поступки: почему водитель автобуса, молчавший всю дорогу, вдруг произнес название остановки: «Аптека»?

«Аптека!» — Алексей вскочил. Три дня подряд он выходил на этой остановке и шел к корпусу № 14. Алексей пробовал урезонить себя: выходить не следует, снова получит от Нины Петровны кучу попреков и насмешек. Но когда автобус, тяжело дыша от жары, остановился, Алексей вышел.

Почему-то корпус показался ему странным, только уже на четвертом этаже понял — нет рабочих. Куда же они подевались? Что тут случилось? Он толкнул дверь и быстро вошел в прорабскую. Нины Петровны не было, в углу кто-то, согнувшись за столиком, всхлипывал.

— Что у вас тут? Где Нина Петровна?.. Василина!.. Кто тебя обидел?

Василина подняла голову. Увидев Алексея, вскочила и, подбежав, уткнулась ему в грудь, продолжая рыдать.

— Ну что ты, Василина? — он гладил ее по голове, чувствуя непонятную нежность к этой наивной, слабой девушке. — Что ты? — повторял он.

Снилось ей… да, собственно говоря, ничего ей не снилось. Мысленно она видела все ту же прорабскую; все милы, все улыбаются, даже председатель государственной комиссии кривит рот; что это означает, она не знает, но согласна считать и это улыбкой. Она берет листок бумаги, начинает писать. Сверху большими буквами выводит: «Протокол», ниже, уже чуть поменьше: «Мы, нижеподписавшиеся, члены комиссии…»

Нина их видит — вот они, члены комиссии. Прежде всего, ее славный рыцарь Алешка. Рослый, крепкий, желтые волосы торчат во все стороны. Ее веселый, никогда не унывающий Алешка! Что он ни делал со своими волосами! В первый год влюбленности отрастил их, они виднелись из-под каски и придавали ему вид этакого древнерусского витязя. Но так он выглядел только по утрам — час, ну, самое большее, два часа; затем вездесущая строительная пыль, тонкая, въедливая, покрывала Алешкины кудри. Потом произошла у них первая ссора (поспешил немного рыцарь!) и Алешка в отместку постриг волосы. Голова его, странно маленькая, на мальчишеской тонкой шее, совсем потонула в каске. Нине стало жалко его, от этого волосы стали снова быстро расти. Через квартал (три месяца — срок сдачи дома) он уже носил прическу на косой пробор. И еще были различные прически: на прямой пробор, зачесанные назад, чубчиком, короткий ежик… Все остальное время между влюбленностью, когда Алешка особенно следил за прической, и отречением от любви, когда он ходил стриженым, волосы на его голове росли буйно, в разные стороны.

Вторым был… доктор? Ну конечно, доктор! После Алешки он тут симпатичнее всех. Вот он сидит у окна… Она знает, что окно прорабской и окно ее комнаты не то же самое, но сейчас они сливаются — доктор сидит у окна. Он неприметен, худощав, средних лет, покладист — во всяком случае, на комиссии. Но глаза его — цвет она не может определить — смотрят испытующе, словно он знает что-то главное. И это знание делает необязательным и приемку дома, и споры, и саму комиссию. Когда за несколько дней до приемки дома к ней приехала санитарный врач Иринида Александровна, Нина долго рассказывала ей о доме. По тому, как врач согласно наклоняла голову, Нина уже посчитала ее союзницей. Но видно, перестаралась — Иринида Александровна сказала, что вообще отказывается от участия в комиссии. «Только очень смелый человек может быть членом комиссии, — сказала санврач, — и вы знаете — кто?» — «Кто?» — «Семен Владимирович, наш главный врач. Он…» Тут санврач поведала историю — это было в Крыму, — как Семен Владимирович лично изолировал несколько больных холерой, ухаживал за ними и вообще вел себя по-геройски…

Вот он сидит рядом с Алешкой. Дальше архитектор: боже мой, боже мой, как он смешон со своей величественной, застывшей улыбкой, желанием нравиться! Еще дальше — лейтенант пожарной охраны, молодой, чем-то напоминающий Алешку, но постарше. У него на груди орден Красной Звезды. Нина уже знает всю историю, как лейтенант отличился на пожаре и за это в мирное время получил боевой орден. В торце стола — председатель госкомиссии, высокий, тощий, в брюках, которые на коленях висят пузырями; рядом представитель райисполкома…

Так сон это или не сон? Никак она не поймет: то, что она лежит в своей комнате на диване, это точно. Но позвольте, она же одновременно пишет: «Мы, нижеподписавшиеся, установили, что дом к приемке не готов. Комиссия прекращает работу…» Разве она так написала?.. Написала. Значит, дом не принят? Она несколько минут лежит с закрытыми глазами, соображает: конечно, дом не принят. Нина тихо смеется и открывает глаза, члены комиссии еще сидят. Но вот они начинают расплываться, исчезают один за другим, только доктор… все так же мудро, всезнающе смотрит на нее. Она лежит с открытыми глазами… Ах да, Важин! Она не успела дописать протокол… Дом принят — Важин! Он заставил сдаться доктора с глазами мудреца, пожарного лейтенанта, хитро, ловко поставил в сторону Алешку… и архитектора заставил… Они подписали акт приемки корпуса.

Нина сжимается. Ее все обманули: Кудреватый, когда скинул на нее сдаточный корпус; Лисогорский, он ведь обещал дать время, чтобы как следует выполнить работу; Алешка, утверждая, что комиссия не состоится; Важин — о, этот больше всех обманул! А самое главное, она сама себя обманула, когда пошла на стройку. О-на се-бя об-ма-ну-ла!