Александр Патреев - Инженеры

— Ну, — сказала Мария, — идите, устраивайте… свои «семейные» дела.

Зноевский недоуменно пожал плечом и, сделав неопределенный жест рукой, направился в ту сторону, откуда только что пришла Дынникова.

Больше пяти минут пробыл он там. Мария ждала на берегу, пока одевался муж и на яхте расправлял парус, потом окликнула Зноевского:

— Степан Аркадьевич!.. Мы уезжаем.

Он не ответил, не шел и сам, но ей почему-то думалось, что ехать придется вчетвером, и это ей было неприятно: молодая дама, подошедшая к ней в ту минуту, когда Мария одевалась, — не понравилась ей с первого взгляда.

Но Зноевский явился один, был немного расстроен и даже сердит. Впрочем, прежнее настроение его вернулось скоро. Марии очень любопытно было узнать: кто эта дама?.. почему с такой навязчивостью она просила Марию позвать Степана?.. Но спрашивать сочла неудобным.

Вспрыгнув в лодку, Степан по-английски сказал общей фразой:

— Случайные встречи имеют свою обусловленность.

Яхта, надув белый парус, поплыла вниз по течению. Зноевский, сидя рядом с Марией, лицом к Дынникову, то начинал петь, то рассказывал смешные истории из своей заграничной жизни и смеялся сам… Кажется, никакого впечатления не произвела на него довольно странная встреча с молодой женщиной.

Вечерняя волна тише плескалась в борт. На бакенах и мачтах загорелись светлые огоньки, бросая на маслянистую ленивую зыбь свои переливающиеся отраженья. Невдалеке темнели тальники, подступая к самой воде, — они теперь казались отсюда непроходимой чащей. В багровых отблесках заката отвесно громоздился правый берег, тяжело повисая над рекой; между глинистых порыжелых его отрогов укладывался на ночь в свои логовища мрак.

Анатолий Дымогаров — последний и хилый отпрыск вымирающего, когда-то богатого и сильного рода, которому принадлежало четыре буксирных парохода на Волге, два десятка больших баржей и три дома в городе, — уже в детстве владел одним пароходом «Наследник» и своими тонкими ручонками привыкал стричь купоны с отцовских бумаг. Но революция освободила его от этих занятий, и он стал беден.

Без капитала, без дел, без будущего отец затосковал, потом запил с горя… Кое-как живя, по-босяцки, он дотянул до 1924 года и осенью, когда замерзала река, бросился с плашкоутного моста… Осиротев, Анатолий жил с матерью у дальних родственников.

Девятнадцатилетний парнем он пришел на строительство и стал шофером. Низенький, бледнолицый, необщительный, он не завел друзей и не сумел полюбить машину. Он не берег ее, горючее поворовывал, и за это однажды — четыре года тому назад — поплатился заключением. Труд несколько укрепил его тело, но не прибавил разума… Впрочем, он поступал теперь на завод с единственной целью — работать и не повторять того, что с ним однажды случилось.

Здесь ему было все внове: и завод, построенный на прежних пустырях, — он разрастался еще шире, — и город, и поселки, из которых каждый был несравненно больше того районного города, где прежний шофер отбывал свой срок. Особенно поражали его широкие озелененные проспекты, не похожие на улицы старых городов.

Ему дали грузовую машину, едва ли не самую худшую в гараже, и он возил дрова в соцгород, железо из гавани.

Сверстники его ушли за эти годы далеко вперед; Сергей Бисеров и Сенцов, которых знал он, уже поженились, и удачная, по слухам, семейная жизнь соединялась у них с успешной работой. О них, особенно о Сережке, часто писали в газетах; портрет Бисерова недавно увидал Дымогаров в «Правде» и позавидовал… С этих пор профессия шофера стала ему тесной, тянуло на производство, в цех, где быстро поднимались простые деревенские парни и девушки.

Он пришел к Гайтсману и рассказал об этом. Тот отговаривал его всяко, исчерпал все доводы, а шофер все стоял на своем, и тогда его послали к Штальмеру на дом.

Шофер во время разговора с ним не отошел от порога и с робостью просителя смотрел ему в лицо — крупное, с резкими, сухими чертами; инженер был выше его значительно, и шоферу приходилось, разговаривая с ним, поднимать голову.

Штальмер тоже не одобрял его замыслов, находя их наивными.

— Вы же не знаете условий в цехе… там трудно… у вас легкая, подвижная работа. Будьте довольны и тем, что дали… Еще не пришлось бы за вас отвечать: вы были осуждены, отец владел пароходами… кажется, так ведь?..

— Я буду стараться, я работу люблю, все силы приложу, вот увидите, — умолял он этого человека, не подозревая, чья воля привела его сюда. — А отец… он давно умер… даже не помню, какой был.

Ему велели зайти сюда ровно через шесть дней, но опять повторились те же самые разговоры. Конечно, он мог обратиться прямо в отдел, ведавший наймом рабочей силы, но это предоставлялось малонадежным средством: не лгал же ему инженер?.. Приходилось ждать. Еще в средней школе, решая задачи, он всегда сверялся с ответом, а потом уже приступал к решению. Да и мать с самого детства долбила ему: «Сперва найди человека посильнее, и с ним пускайся в дорогу».

Он натолкнулся на Гайтсмана и Штальмера и им поверил. Но ждать долго не мог, время уходило; в цехах, на собраниях, в печати всего больше уделялось внимания стахановцам. Их число росло изо дня в день, их награждали орденами, провожали отдыхать на курорты, выбирали на всесоюзные съезды. Бисерова сам нарком Орджоникидзе наградил машиной, и Дымогаров видел, как они всей семьей — Сережка и Настя с ребенком на руках — промчались мимо него по шоссе. Вчера в газете опубликовано письмо Сенцова и его жены — Галины. Получив премию за свою работу, они дают обещание выполнить норму вдвое больше той, какая была в июле. К Бисерову ходят на дом два учителя… Дымогаров чувствовал в себе силу, чтобы идти наравне с другими, и неопределенные обещания Штальмера не удовлетворяли его.

Нынче с утра он возил бетонные кольца водосточных труб на двор литейного цеха. День выдался трудный: стояла жара, мотор капризничал, рама скрипела и визжала в разболтанных суставах. Уже давно наступил срок — поставить машину на капитальный ремонт.

Дымогаров выскакивал из кабины, поднимал покрышку и долго рылся, обшаривая раскаленные части. Но это не помогало. Сегодня к ее старческой немощи прибавился еще и «кашель», — оглушительные выстрелы из выхлопной трубы пугали прохожих: они оглядывались, бросались с дороги на тротуар. Особенно действовало это на женщин.

Так, стреляя, точно из винтовки, Дымогаров ехал к заводу, качаясь на жестком сиденье, когда машина, скрипя, переползала через бугры и впадины дороги.

В полдень, поставив машину в гараж, он направился в литейку, чтобы еще раз попросить Штальмера и заодно уж внимательней присмотреться к условиям работы.