Александр Патреев - Инженеры

Шофер долго бы не выпустил из своих горячих лап ее бархатную руку с золотым колечком на мизинце, где блестела в оправе зеленоватая капля.

— Хотите непременно знать? Ну так и быть: Рина Соболь. — И отняла руку. — Вот каким забавным приключением начинаются иногда знакомства… Вы, кажется, шофер?..

Они пошли вместе. На пустыре им никто не встретился, да шофер и не увидел бы никого теперь, ослепленный красотой этой женщины. Что-то необыкновенное творилось в его душе: смутная надежда, вернее, мечта волновала его, и он не мог думать ни о чем больше, как только о ней, об этой Рине, сразу вытеснившей все из его сознания и жизни… Ветер — порывистый и знойный — поднимал облака пыли, гнал по дороге, и шоферу нравилось это безудержное буйство в природе.

— Вы очень отзывчивы и добры, — продолжала Соболь, — и мне будет приятно вспомнить о вас.

Дымогаров очнулся: значит, она уезжает?.. куда? Надолго ли? И сразу упала в нем поднявшаяся на крыльях его мечта.

— Вы, стало быть, уезжаете? — разочарованно спросил он.

— А вам разве не все равно?

— О конечно!.. Нынче для меня праздник.

— Вот как…

Они подходили к дощатому мосту, под которым в глубокой канаве лежали толстые — в два обхвата — засмоленные трубы, а правее их на дне сухой канавы сидели рядом молодой землекоп и работница, оставив свои лопаты. Парень пытался обнять ее, а та вырывалась и стукала его серой ладонью по спине. Поодаль от них, тоже на дне канавы, стояли еще две женщины в пестрых платках — пыльные, загоревшие — и громко смеялись, подзадоривая парня-землекопа.

— У них там весело, не правда ли? — улыбнулась Рина.

Что ни говорила она, получалось все легко, естественно и просто, а шоферу каждая фраза давалась нынче с трудом.

— Да-а, — вздохнул он, — вы все-таки скажите: вы уезжаете? — упрашивал он, желая скорее узнать правду и мучаясь неопределенностью.

Гладко накатанное, смоченное водой шоссе блестело, как чистый голубой ледок на широкой излучине реки. На последней скорости мчались легкие «форды», обдавая горячим плотным воздухом. Эти куцые машинки уже давно утратили свою былую славу, уступив место новому поколению — лимузинам, и теперь доживали свой последний укороченный срок. Тяжелые грузовики везли доски, мешки, бочки, железо, а обгоняя их, легко неслись на мягком шелковом ходу, с бесшумным мотором, с подобранными крыльями, любимцы завода — длинные, стремительные М-I, и солнце сверкало в их зеркальных фарах.

В одной из машин с открытыми окнами Ринка узнала Дынникова, его жену, с которой познакомилась на реке. Жена директора в белом платье и такой же шляпке с большими полями, сидела близко к нему и что-то, похоже, рассказывала. Соболь отвернулась.

Старое авто, все серое от пыли, с изношенными баллонами, измочаленными бортами, пробежавшее, наверно, тысяч сорок километров, гремело и тряслось по дороге, поворачивая на шоссе. Только номером отличалось оно от дымогаровской машины. Соболь шла тротуаром, обсаженным липами и акацией.

— Вы, конечно, ездите на лимузине? — не сомневаясь в этом, спросила она.

— Да.

— Надеюсь, когда-нибудь вы подвезете меня, хоть из милости. — И зажмурилась, проверяя, какое впечатление произведут ее слова.

— О что вы! с великим удовольствием! — вспыхнул он. — Но ведь вы… собираетесь уезжать.

— Да нет же… Я только что приехала… к родным… думаю устраиваться на завод. Пока временно живу в гостинице.

Наконец-то он узнал про нее все, и радость, что он будет видеть ее, перемешалась в нем с боязнью, что ложь его раскроется скоро. Он чувствовал себя так, словно прыгнул в крутящийся омут, откуда выплывает только сильный и ловкий. Хотелось быть именно таким.

Он уже придумал, как извернуться… На этих же днях, как можно скорее, он должен пересесть на другую машину, как и советовал Гайтсман. И — черт возьми! — быть может, именно здесь и притаилось его счастье, чего напрасно искал он в другой стороне.

«И где искал-то!..» — раздумывал он, упрекая себя… Вагранка или конвейер не отпустят его от себя, пока не минет время, и вот — усталый, грязный, потный он придет домой, а наутро — опять иди туда. Да еще придется, пожалуй, работать в ночную смену?.. — «Как это раньше-то я не сообразил?» И кто знает: удалось ли бы ему вообще взобраться на ту высокую гору, где виднелись ему Бисеров, Сенцов и другие сверстники?..

Дорога шофера казалась ему теперь легче, прямее и выгоднее: ее не нужно прокладывать ему, она давалась уже готовой.

— Разрешите, я провожу вас, — уже смелее выговорил он.

— Идемте, — кивнула Соболь.

Пересекая площадь завода с юга на север, шел маневровый поезд вагонами вперед, шел тихо, и можно было по рассеянности не заметить его приближения. Дымогаров, действительно, мог попасть под колеса.

— Осторожно, — предупредила она.

Шофер оглянулся и быстро перебежал полотно дороги. С глухим гулом подходил четырехосный запыленный вагон. Соболь осталась на этой стороне, не желая рисковать ничем. Так, минуты три стояли они, пережидая, разъединенные длинным эшелоном, и в просветы между вагонами шофер искал глазами Ринку… Еще сегодня он не подозревал о ее существовании, и если бы сказали ему, что он с ней встретится, — не поверил бы… а вот теперь он шел с ней рядом и по каким-то приметам угадывал, что этот необычайный день есть начало новой его жизни.

У входа в гостиницу она подала руку и чуть-чуть наклонила голову:

— Я пришла… Это мой дом. — И сказала так, точно просила еще оказать маленькую услугу.

А он не уходил и ждал, желая продлить эту приятную и грустную минуту.

— Может, хотите посмотреть, как живу? Зайдите.

— Нет, я после, потом, — бормотал он, опасаясь того, как бы там, в гостях у ней, не уронить себя в ее глазах: не умел он держаться с женщинами и не знал, о чем говорить с ними.

— Ну, тогда берите конфет, — предложила она. — Вы ведь тоже трудились.

— Нет, нет… это вам. — Не только взять, он и свое бы отдал, но ничего не имел в руках.

— Какой вы скромный… или щепетильный.

— О нет, нет. Я так.

— Ну хорошо. Я приберегу для вас… быть, может, встретимся.

— Да, да, — подхватил он. — Я приду. — И тут же осекся. — Если разрешите… Можно?

— Пожалуйста. По вечерам я бываю дома.

Она улыбнулась на прощанье и скрылась за стеклянной дверью. Анатолий пошел обратно, оглянулся назад — и вдруг почувствовал, что некуда ему идти! Без нее стало одиноко и тоскливо.

Стоя поодаль от гостиницы, он долго смотрел на эти высокие сиреневые стены с большими окнами, с балконами на главный проспект, и точно в бреду шептал, произнося имя своей знакомки.

Машина осторожно пробирается краем обрывистого берега, поросшего сухими кустами можжевелей и редкими соснами. Колеса зарываются в глубоком песке, и кузов кренится в стороны. Ухабистая дорога измотала Соболь; наверное, она уже раскаивается, что поехала. Он не смеет даже оглянуться и спросить: «Рин, вы спите?»