Александр Патреев - Инженеры

Она молчит, и ее молчание мучает шофера… Не стоило предпринимать такую дальнюю прогулку, чтобы провести вечер вместе. Но та полянка на берегу реки, где вдвоем они были недавно, очень понравилась ей. В тот раз они были с ней в сумерки, гуляли долго, и Рина много рассказывала о себе, а он больше слушал и молча восторгался ею. Шли всю дорогу пешком. Она устала и попросила сама, чтобы он вел ее под руку. Это было после нескольких встреч, когда ближе познакомились с ним и когда ею было сказано, — правда, намеком и между слов, — что вот она встретила такого впервые. Он помнил, точно это было сегодня, как прощались они в тот вечер, а первый украденный им поцелуй не дал ему заснуть до утра…

Одна удача привела за собой вторую: два дня спустя после прогулки на реку его поставили к роскошной машине главного инженера Зноевского, который оказался для него добрым человеком. Он разрешил сегодня шоферу использовать машину для себя, не спросив даже, куда он едет и надолго ли: машина в этот день была не нужна ему.

И вот теперь Анатолий опять с нею…

Полянка находилась километров за шесть от гавани, выше по реке, но он — напрасно, пожалуй, — выбрал кратчайшую дорогу. Здесь не случалось ему ездить.

Уже совсем стемнело. Узкая проселочная дорога была тесна, разбита, и сыпучий голый песок лежал на нем глубоким слоем. Для машины он не служил препятствием — она могла бы преодолеть и пески Кара-Кума! — но Анатолий слышал, как сухие кусты царапают ее новенькие, почти девственные крылья, и вел едва-едва.

На песчаном бугре уже виднелось знакомое дерево, прилепившееся на самом крутом юру под водой, — правее его и должна быть полянка.

Приглушив мотор, он нетерпеливо оглянулся назад. В кабине было темно, и только белым комочком сидела в уголке Соболь.

Он тихонько вылез на песок, еще тише открыл к ней дверцу, и уже ласковое, самое нежное слово, какое было в сердце, хотел сказать, но стало жаль будить… Закрыл кабину и, не зная что делать дальше, обошел вокруг машины.

Слышался под берегом ленивый и мягкий шум волны, где-то на противоположном берегу, гористом и темном, мигал огонек, маленький, как искра.

Анатолий подошел к берегу. Луна блестела мутным зеленым блеском, и широкий переливающийся пучок лучей золотой дорожкой тянулся поперек реки. Небольшое облачко, похожее на овчину, одиноко блуждало в небе. Оно плыло медленно, изменяясь в своих очертаниях, и приняло вид зверька, свернувшегося от луны в сторонке. Маленькое, белое, пушистое, детски беззащитное, оно смешно поджало лапы, точно улеглось спать. Потом потемнело, начало вытягиваться, расти, и вот уже расправляло мохнатые лапы и хищно вытягивало шею, будто готовясь к прыжку.

Проникаясь смутным чувством какого-то беспричинного страха, шофер глядел на кряжистую старую сосну, с отбитым грозой сучком, и уже не узнавал этих мест. Только тут он понял, что заблудился. В самом деле: над той полянкой стояло на бугре высокое, с гладким стволом дерево, да и сам бугор был гораздо ниже, чем этот… С какими глазами подойдет к Ринке шофер и скажет: «Извините, я заплутался…» Э-эх, дурень!.. и машина чужая… хоть бы своя была!.. И хотелось с досады рвать на себе волосы.

За спиной вблизи вдруг раздался шорох, Анатолий обернулся: бойко обходя низкие кусты можжевелей, шла к нему Соболь в пальто, накинутом на плечи.

— Мы заблудились? — с печальным удивлением сказала она, точно не спрашивала, а сообщала и будто во всем была виновата сама. Шофер молчал, покусывая губу. — Ну ничего, вдвоем не потеряемся. Давайте искать вместе.

Но чего искать в незнакомых местах?.. Впору хоть добраться без аварии обратно… Везде сыпучий голый песок, колючие сухие кусты.

— Идемте за мной, — позвала Соболь, шагая к берегу.

Он послушно и молча шел за нею, глубоко переживая свой позор.

— На всякий случай, возьмите с собой ключ от машины.

Он сбегал за ключом и тут же вернулся обратно. «О, какая она осторожная?» — подумал он.

Под самой сосной была яминка, поросшая травой, и Соболь первая села на самый край, бесстрашно заглядывая под крутой — метров в двенадцать — обрыв.

— Садитесь рядом… и забудьте маленькую дорожную неприятность. — Она постелила пальто, пригласив и его сесть на свободную полу. — Смотрите, какая прелесть, смотрите! — и, легонько касаясь его плеча, протянула руку, указывая на середину реки. — Ночь, луна и рыбачья лодка… и вода тихо плещется… Слышите, Анатоль?

Он молчал, прислушиваясь к звукам ночи. Под берегом мирно шумели волны, еле слышно осыпался где-то песок, шуршал над головой ветер.

— В такое время рыба хорошо ловится, — нашелся парень, чтобы поддержать начало беседы.

— О, да, — молвила Рина, и при этом по лицу ее, вдруг переменившемуся, точно прошла мгновенная судорога, мелькнула какая-то мысль. Привалившись плечом к дереву, она задумалась.

«Устала», — пожалел шофер и, не зная, чем выразить свою нежную заботу о ней, сказал:

— А вы лягте… а я посижу так.

И когда ее кудрявая, с душистыми волосами голова легла к нему на колени, а лицо стало таким близким, доступным, — он позабыл все, и как-то само собой случилось — губы их встретились… Он глядел — и не мог наглядеться — в эти глубокие темные глаза, гладил волосы с такой теплотой и лаской, которые рождает только первая любовь, нетребовательная и слепая.

— Вам удобно? — наклонился он.

— Да… Здесь так хорошо…

Анатолий готов был просидеть здесь до утра, целую вечность, — только бы ей было это приятно.

— Вы помните нашу первую встречу?. — спросила она, нечаянно положив руку к нему на колено.

— Помню, как же.

— У меня в кармане конфеты, достаньте сами — вам удобнее: мне не хочется приподниматься. Я не измяла их? нет!.. Как это мило с их стороны.

Парень рассмеялся, дивясь ее остроумию, хотел и сам сказать что-нибудь шуточное, но не давалась ему шутка.

Минуту позже Соболь спросила с тихой грустью:

— Анатоль… вы меня очень любите?

— Да, очень, — вздохнул он. — И для, тебя, Рина, сделаю все… если смогу только.

— Ты умный, и многое знаешь… а мне от тебя немного нужно и… не сейчас.

Он не догадался спросить, в чем должна заключаться его услуга, в которой у ней нужда.

— Однако, — заметила Соболь, посмотрев лукаво в глаза. — Ты меня — сонную — намеревался спустить под откос?.. Да?..

Дымогаров отпрянул даже, — так велика и потрясающа была нелепость.

— Ну что ты, Ринка!.. Я?.. тебя!.. Ты шутишь? Голову отдам, но чтобы это… — Он взволновался, приняв это за чистую монету, и Соболь, видя неподдельный испуг его, погладила ему щеку:

— Я шучу, милый… Я поняла, что ты потерял дорогу, но стеснялся мне сказать. Я заметила твое беспокойство, но все же промолчала: мне было жаль… Ты бы очень смутился, правда?