Александр Патреев - Инженеры

Молодая хозяйка с изогнутыми темными бровями молча бросала Ивану недовольные красноречивые взгляды, но, потеряв терпенье, махнула напрямик:

— А вы будет… чай, не по то пришли.

Иван улыбнулся ей, а Мокроусову подлил вина еще и огрубевшим голосом, каким будто бы и не обладал раньше, произнес:

— Тихая вода хитрее: она изо дня в день бережок подмывает… Такие глыбы отваливает, ай да ну!.. А ты сидишь под кустом, укрылся листом, ничего не видишь и ждешь, когда папа римский придет и… и отнимет у тебя последнее.

— Нет! — у Мартына надулись на висках багровые жилы. — Не жду и не буду!.. Встану — и лист сорву, и куст выдерну с корнем! — Вскипев, позабыл Мартын свое притворство, и, кажется, никто теперь не внушал ему боязни. Он куда-то хотел идти и, вставая, чуть не уронил стол.

— Мотя, — холодно приказал Иван. — Иди, успокой его.

Та поправила зачем-то волосы, свисающие на виски, отряхнула хлебные крошки с подола, взяла буяна под руку и увела в сени…

Часом позже, когда вернулись из чулана в избу, опять все пили, о чем-то говорили, — но уж ничего не помнил Мартын, точно помутилось сознание.

Не помнил также, когда ушел он с пирушки вместе с Мотей, и куда привела его дорога.

Они шли темным, заросшим садом, и ветви бились ему в лицо.

Он едва одолел три ступеньки крыльца и то с помощью Моти, которая подталкивала его сзади.

Шум дождя среди ночи разбудил его. Открыв глаза, долго обшаривал Мартын гудящую темень, чувствовал на руке мягкое и теплое тело женщины, и все никак не мог сообразить, где он и кто она?

Рано утром, когда он уходил из деревни, ливень затих было, но вот опять пролился на землю, настигнув его в поле.

Он не нашел Ивана в землянке и был рад, что некому позлословить над ним. Мокрая холодная одежда прилипала, — но так, не раздеваясь, и лег на нары, чтобы проспать и день.

Сон не дался ему: в груди болело и в мыслях была путаная, вся в узлах и петлях, тарабарщина.

Вскипятив чайник, он пил один и много, но так и не напился досыта, точно лил на раскаленные кирпичи. Вспомнив, что Иван уйдет скоро, оставив ему свою землянку, Мартын уже спокойнее обдумывал независимое и вольное житье вместе с Мотей, которой будет удобнее приходить сюда.

Новая женщина уже привязывала его к месту, откуда не раз собирался бежать. Дочь, скрывшаяся куда-то, развязывала ему руки.

Раньше всех он явился в гавань, и Петька Радаев, к кому перешел Мокроусов в бригаду, и Харитонушка похвалили его за это…

Работы было всем много, она копилась с каждым днем, и Мартын не ленился больше.

Бригаду почти через день посылали на срочные по вечерам работы — разгружать белый кирпич в соцгороде, подтаскивая его к каменщикам, посылали рыть котлованы под литейку и кузницу, разгружать платформы с песком, носить железо, — и Мартын не отказывался.

— Кого черт в бока не пырял, — говорил о нем Харитонушка, поглядывая, как прежний ленивец врастает в общее дело. — Понял и признает нашу линию. Молодец!..

Большинство в бригаде, втянувшись в науку, продолжало ходить на курсы, и поговаривали, что Бисеров легко обогнал товарищей. Володьке Сенцову и Петьке Радаеву давалось труднее, но и те не отступались, заключив с Сережкой неписаный договор.

Условия соревнования бригад были опубликованы в газете, и даже портреты Варвары Казанцевой и Насти Гороховой были помещены рядом.

Несколько спустя, когда Бисеров и Сенцов взогнали цифру выработки до двухсот процентов, газета заговорила и о них…

О Мокроусове же молчали. Жил он тихо в своей землянке. Парикмахер перебрался на западный поселок. Проработав с месяц и намеренно не добиваясь известности, Мартын выпросил у инженера Штальмера должность — заведовать складом, где хранились мешки, топоры, лопаты, полотно, рогожные кули и прочая хозяйственная принадлежность. Он отвечал теперь только перед одним человеком, на котором лежало с сотню других забот, и был вполне доволен своим невзыскательным начальством и новой легкой службой.

Изредка, но каждый раз с новостями, от которых обжигало мозг, заглядывал к нему по дороге Иван Забава, теперь скупой на слова.

Жизнь и работа, видно, тоже подправили этого человека, — только не уяснил себе Мокроусов, тугой на размышления и догадки, почему тот в отношениях с ними держался как-то вдали, словно и не жили вместе?.. Впрочем, и раньше была между ними плохая дружба.

Дважды прибегал к нему и Подшибихин Макар Макарыч — один раз за тем, чтобы отдать половину старого долга, второй раз, чтобы взять взаймы втрое больше прежнего, — но, получив решительный отказ, оскорбился и начал избегать встреч.

Зато часто, почти каждый вечер, когда потемки лягут на землю, прибегала в землянку Мотя и иногда оставалась до утра. Он снабжал ее отрезами полотна, рукавичками, топорами, сам укладывал ворованное на дно вместительной ее корзины, прикрывая широким листом лопуха и, вознаграждаемый постоянной ее любовью, не спрашивал денег. Но она изредка возвращала ему из базарной выручки малую толику, и Мартын брал.

Потом ее посещения стали реже и, к горестному изумлению Мартына, прекратились совсем. Сперва он подумал, что Мотя попалась, и перепугался за себя. Но опасения, однако, не подтвердились: придя к ней однажды поздним вечером, он застал у нее другого. Продавец из бакалейного магазина — молодой, чистенький, бритый городской человек, — он, конечно, снабжал ее не суровым полотном и не топорами, а конфетами, сахаром и папиросами, что больше подходило к ее женским вкусам и что легче удавалось сбыть.

Он вернулся к себе в землянку, — и каждая мелочь в его жилье предстала передним в поразительно убогом своем существе.

Всю эту ночь он проворочался на жестких нарах, думая только о Моте…

Он уже ленился вскипятить для себя чайник, раздеться и разуться на ночь, а утром в положенный час приходил в склад; являлись туда десятники, рабочие, и он выдавал им все, что требовали с него…

Неделю спустя он случайно встретил Мотю и почувствовал в груди такой прилив исступленного озлобления и мести, что не смог ничего сказать.

Теперь она жила с другим, еще больше похорошела за это короткое время и, наверно, довольна тем, что с завидной легкостью забыла проторенную самой дорожку к его холодной землянке.

Уже вдогонку ей он бросил оскорбительное слово, вскипевшее в нем, — но и тут не оглянулась Мотя, убегая тропой в Ключиху.

Окольным путем — из рук в руки — доставили Мартыну из деревни письмо; жена извещала, что на их широких полосах «стеной повалилась после дождей рожь» и ее жнут колхозники; что в яблоневом саду отягощенные ветви висят до земли, плоды налились и покраснели, но рвут их чужие дети, которые не смели прежде подойти и к изгороди; что на паровушке сменили жернов, поставили новую шестерню на просорушке вместо той, что пришла в негодность; а самый дом «переиначили» и готовят под школу…