Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— Что ты?

— Ничего. Так неудобно.

Последние месяцы она не отвечала на его прямые вопросы и непокорна была на его ласки. Даже грубила ему почем зря, вредничала. Ее задумчивость, чтение книжек наедине, вообще мрачное желание запереться в своей комнатушке, лежать там часами, потихоньку гасить свет выводили Дмитрия из себя или побуждали с грустью гадать: что произошло? Иногда она выталкивала его спать на диван, но вдруг будила ночью беспомощным жалобным голосом: «Ди-има, иди сюда, мыша бегает, я бою-юсь…» Эта пустячная причина сближала их, и тотчас казалось Дмитрию, что он зря придумывал жене коварные замыслы или обиды, и все ж таки часто-часто, когда она читала или мыла посуду на кухне, высказывал он ей втихомолку свои недоумения: «Что же ты, Лилечка? Или не чувствуешь? Тоскуешь? Напрасно связалась со мной? Почему ты перестала меня спрашивать о чем бы то ни было? Молчишь, молчишь. А жизнь идет. Потом жалеть будешь, ведь это самые лучшие годы, их нам никто не вернет… Тебе со мной плохо? Но почему же не скажешь? — Тут он встревал в разговор с ней вовсю. — Я так глупо создан: душа моя дрожит перед будущим. Может, неуверенность моя и сбивает тебя? Вспомни наши путешествия… А дома ты живешь и как будто хочешь вернуть что-то… первое… Я тебя жду, ты сейчас помоешь посуду и не зайдешь. Словно я в отъезде. Последнее время ты проходишь в моей комнате только затем, чтобы вынести кастрюли на балкон, — молча, даже не взглянув. И между тем ты вроде бы ни в ком другом не нуждаешься. Или я ошибаюсь? Но одиночество вдвоем — страшная штука! Большинство браков как бы для видимости. Ты скучаешь без меня, когда я в командировке? Чем ты живешь в эти дни, от тебя не добьешься… Когда меня кто-нибудь хвалит, ты злишься. Отчего? Что с тобой случилось?»

Вела с ним тайный обмен мыслями и она?

И о чем она думала в дороге?

Боле они везли маленький самовар. Лиля, словно по примеру Боли, оглядевшей и ощупавшей Дмитрия, наговорившей комплиментов, принялась заботиться о муже, о его здоровье и т. п.

— Вы, мон пти, не можете представить, — говорила Боля, — до чего я соскучилась по вашему голосу. И по нашим чудесным глазам, Лилечка, у вас, моя милая, глаза как у старшей дочери Пушкина, я сужу, разумеется, по портрету…

— Я привез вам «Юманите». Чем закончилась дискуссия Аввакума и Леонтия? Пересказал ли Леонтий своими словами «Тамань»?

— Леонтий болеет, — отвечала Боля в тон Дмитрию. — Последний раз пересказывал мне какой-то роман про цемент. Лежит с сердцем. Аввакума я в конце концов прогнала. Я не понимаю людей, которые все на свете критикуют, всех презирают, а сами не лучше.

— Из Парижа пишет Мудров?

— Давно нет. Наверно, умер.

— А слепой кот? — спросила Лиля. У нее были свои воспоминания.

— Ушел и не найду… Вы, Лилечка, похорошели.

Лиля села чистить картошку, а Дмитрий вышел за воротца поглядеть на далекую, за серебристой водою, Керчь.

По берегу дул неприятный ветер, безлюдно было на пристани; над Лысой горой, над засохшим озером, грозно и мертво висели тучи. Другими прибыли сюда Дмитрий и Лиля. Пять лет назад, перебравшись к Дмитрию в станицу, Лиля всю осень привыкала к соседям, к новым знакомым, к тому, что она при Дмитрии. «Кто такая? а вы чья?» — эти вопросы мучили ее, она краснела и не произносила слова «жена». Казалось, все знают ее историю. Они жили тихо, уединенно; нужно было пережить рубеж, за которым скорее будет гаснуть прошлое. Егор их подбадривал в письмах, а в ноябре навестил. Но получилось так, что Лиля была не с ними, в стороне, и, когда Егор уехал, Дмитрий заметил, что Лилю нестерпимо тянет домой. Дмитрий просыпался среди ночи по нескольку раз. Горела лампа, Лиля читала рядом «Княжну Тараканову». Что с ней? В декабре она отпросилась домой на десять дней. Часы в комнате Дмитрия стояли, он до трех ночи крутил приемник, чуть слышно пел песни и думал, что он никому в жизни нужен не будет. Это, конечно, красиво, благородно: бороться, нести крест. Но женщина молча противится в семье тому, что любила раньше в мужчине, за что скрытно жалела его. «Что же ты не едешь, Лилечка?» — ждал он ее глухими ночами, не соображая, как жить дальше. Ну, конечно, ее можно понять: ей скучно, ей больно в деревне, и какое у нее с ним будущее? Да, кто он такой? что в нем хорошего? Ничего впереди. Он то же, что артист без имени. «Погибну я», — совсем уж убивался Дмитрий, чувствуя в себе ту обреченность, которую легко принимаешь, потому что вдруг сверкнет, что иного уже не может быть. Но Лиля же и разбивала его ненадежные мысли: привозила для него из города новые вещи; растевала стирать, гладить, украшать комнату; ругала подруг, которые зарятся на богатства; была нежна, ласкова. Не понять этих женщин!

Комнатка, где он жил, была пуста, лишь со стены Боля не сняла репродукцию.

— Любовь земная и любовь небесная, — сказал Дмитрий.

Достал сигареты, закурил.

«Я здесь жил? Антошка, Егор спали у меня… я произносил монологи… Любил читать Стендаля. Лиля… дверь на ночь открыта… Аввакум трещал… Надо бы повидаться».

Тихонько зашла Лиля.

— Стоишь? Изучаешь творчество Тициана? М-м? — Она вся прислонилась к нему, как будто долго ждала часа, похожего на тот, ею забытый, когда она впервые переступила порог этой комнатки.

Дмитрий вывернул лампочку и в темноте сладко поцеловал жену. Разве она, такая добрая, непритворная, заслужила его упреки? Хорошо, что она ни разу их от него не слыхала! Один миг — и все разрушишь нетерпеливым словом. Что прошло, то легко. Случай или господь бог всегда помогают. Во всем — в счастье ли, в поражении есть высшая справедливость. Назначено было ему самой природой провалиться с мечтой об актерстве. Все точно, разумно под этими звездами. Нельзя было ему жить без Лили. И не случайно, наверное, занесло его в этот теплый ласковый край. Никуда он уже отсюда не уедет. Он родился для тихой, неспешной, какой-то даже старомодной жизни. Там в городе на улицах, тенистых от садов у невысоких домиков, ему по себе. И вот здесь, в станице. Еще бы он мог жить в Изборске или на севере, где его деревенская душа не путалась бы в сетях призрачной жизни. За тихость и длинные дни любил он провинцию. Он родился и умрет в провинции.

— Не хотела бы жить в Москве?

— Смотря с кем, — сказала Лиля.

— Со мной.

— Не понимаю, как там твой Егор живет. Сначала кажется, что для жизни надо много, много всего, не перечислишь. А потом… даже вот так стоять и знать, что сюда никто не войдет, и море шумит, и…

Так уж устроено: жены друзей не сходятся между собой и своим равнодушием, придирками постепенно дружеские отношения низводят до отношений между семьями.

Лиля с неохотой позвонила Наташе.

— Надолго в Москву? — спросила Наташа. — А где вы остановились?