Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— Мне очень приятно, что тебе понравилось.

— Я дорожу хорошим. То я думал о дорогах, о любви, о книгах всегда возвышенно, а тут стоял в четыре утра напротив сада, и одно на уме: морду бить! А есть где-то под небесами, в полях, во всей жизни великое, бессмертное, чудесное… На что уходят силы?

— Я тебе чем-нибудь помогу.

— Чем ты мне поможешь… Как были дни та-ра-ра-ра-ааа, — громко запел снова Дмитрий, — как мы с тобой… Пора! Я не успею на автобус…

— Подожди, — сказал Ваня. — Я побреюсь.

— Я постою на улице. Да поскорей ты! Как были дни та-ра-ра-райя, — пел он на лестнице, и Ваня, разматывая проводок электробритвы, улыбался довольно.

На улице было тепло, солнечно. Да, сколько ушло благословенных невозвратных дней. Еще, кажется, недавно приходил он в клуб на репетиции, объяснял, показывал, наслаждался. А потом стали его вызывать в исполком, усаживать в кресло, которое словно нарочно изготовлено пониже того, на котором восседал сам Чугунов. Отчитывал, отчитывал, отчитывал. Побыл, и назад, в станицу. Тошно представить, как сойдешь в станице на площади и горе обволокет душу: вернулся ни с чем!

«Я же говорил вам, — вспыхивал Дмитрий, воображая себя в кабинете Чугунова, — я же говорил, что они живут для себя. Только. Ничто их больше не волнует. Я затеял склоку, я-я? Да вы что! Ведь главное для них: волокемся помаленьку — ну и ладно! Не надо, не надо предложений, это лишние хлопоты, думать — зачем? Обузу брать на себя? Вы согласны? Почему туманно? Хорошо, я повышаю тон, несдержан, извините. А что меня заставляет? И что важнее — тон или смысл?.. О, будь я проклят! — сказал Дмитрий себе. — Так я сума сойду…»

— С кем ты разговариваешь? — испугал его Ваня и улыбнулся ласково, быстро.

— Свергаю. А ты нарядился, решил погужеваться, пока жена на гастролях?

— Перестань… Несерьезно…

— Я вас понял. Ну, теперь ты меня подождешь? Надо сюда зайти.

У зеленых ворот, поблизости от краеведческого музея, Ваня остался ждать Дмитрия. Но терпения у него никогда не было. Покурив, он направился в ресторан гостиницы «Юг». Там от вешалки вела наверх лесенка в уютный буфет. В обед и вечером в узком зальчике можно было найти за столиками и поэта, и артиста оперетты, и адвоката, и художника. Кое-кто всегда мог рассчитывать на стопочку в долг. Ваню тоже знала буфетчица.

Дмитрий появился через сорок минут.

— Что?

— Тьма, — махнул рукой Дмитрий.

— Что же он тебе сказал?

— На сей раз он просто не узнал меня. Шел по коридору навстречу и не узнал. Долго тренировался не узнавать когда надо. Нижнюю губу отвесил.

— Выпей.

— Угощаешь? Не хочу.

— У меня скоро гонорар.

— Я тебя побраню, можно?

— Я знаю, знаю заранее… — засмеялся Ваня.

— Пойми, я тебя, конечно, ценю, чертенка, но… гони их, гони от себя! Не пиши музыку на деревянные слова. Гони! Ты им нужен, а не они тебе.

— Позволь… — поднял руку Ваня.

— Не позволю. Гони в шею! Понял? Надо дорожить собой.

— Димок, Димок… — залепетал быстро хмелевший Ваня, — я тебе верю. Знаю… твой вкус… твою… но не учи, не учи! Надо было!

— Жалею твои золотые пальцы.

— Спасибо, спасибо, — коснулся рукой Ваня, — обещаю…

— Вот туда, за зеленые ворота, твои новенькие дружки носят пошлые сценарии для колхозных агитбригад. За тридцать страниц галиматьи им отваливают по шестьсот рублей чистенькими. Из кармана того самого народа, который они презирают, ты слыхал их разговоры?

— Не раз.

— На их слова ты написал музыку. О чем ты думал? Это что? А как называются их сценарии?! «Мы свиноводы края родного». Ты вдумайся! И кто же позорит общество: я или они?

— Я их презираю, они мне противны.

— Не лги, Ваня.

— Не веришь?

— Лучше вон закуси. Ты…

Ваня слушал и за кем-то следил. Дмитрий обернулся. Возле прилавка буфетчицы крутился Лолий. Он уже плутовато оглядел зальчик и теперь думал, как бы поскорее выпить и смыться. Буфетчица еще не налила, а тоненькая ручка его уже дрожала, тянулась к стопке. Ваня сам подошел к нему. Лолий изумленно, будто до того не замечал, протянул руку, даже поцеловал. «Я тебя искал вчера, мы должны записаться на радио», — расслышал Дмитрий. Такая шельма!

— Это кто с тобой?

— Ну, Лолий, — засмеялся Ваня, — перестань, я тебя знакомил с ним не менее десяти раз.

— Да, да, вспоминаю.

— Только присядь и уйдешь. Нельзя, Лолий, я обижусь.

— Ты же знаешь, как я тебя люблю. У меня Верочка заболела, и сегодня похороны дяди, — лгал Лолий.

— И все-таки… Минуту можешь? У меня есть важное, — в свою очередь солгал и Ваня.

И Лолий и Ваня были похожи на мальчиков. Издалека длинный носик Лолия казался еще острее.

— Лолий, — подал он руку Дмитрию и отвел глаза, вытер губы ладонью. — О вас мне хорошо говорил один человек, не буду называть его. — Он скривил губы. — Человек о-очень порядочный, о-очень умный, о-очень тонкий мастер художественного слова. Ни один артист наших театров, ни один… что говорить, здесь сидит Ваня, мой большой друг, он меня поддержит… кстати, Ваня, ты помнишь, я тебе показывал старую калитку на Шаумяна, — забыл прежнюю «мысль» Лолий, — ту калитку, которая дороже мне триумфальных ворот, ту калитку, у которой я впервые поцеловал мою Верочку, у этой калитки… я тебе сейчас прочту, о калитке есть хорошие стихи… я эту калитку вспоминал в Индии, мы летели над Гималаями, мы летели над океаном, о если бы вы знали — мы тут все свои, я могу быть откровенным — какая там нищета! какая там жуткая нищета, то есть така-ая нищета, така-ая… налей…

Дмитрий, скрывая ухмылку, слушал Лолия. Кто-то прозвал его Оратором за длинные патетические речи без запинок, в которых завывание было главным достоинством. Только в этом небольшом городе и ценили такие способности Лолия.

— Вы так жалеете Индию, будто там живете, — сказал Дмитрий.

«Ты с кем меня посадил?» — недовольно смотрел на Ваню Лолий.

— Дима! — не желал обострений Ваня. — Ди-има! Это несерьезно. Не обращай внимания, — кивнул он Лолию, — он шутит…

— Мне больно за всех, кто еще нуждается в тепле, в пище, у кого нет крова, — жалобным голосом сострадания продолжал Лолий, — у кого… плесни… у кого отнимаются руки-ноги от непосильного труда, я хочу быть другом скорбящих, просящих и жаждущих, я хочу быть… спасибо, Ваня, я закушу… друзья мои, это долгий разговор, это разговор серьезный, это разговор, сами понимаете, времени, мы отвечаем за все, что далеко и близко от нас, что, не побоюсь этого слова, свято, ради чего мы обагрили землю в оные дни… а вы разве не пьете?

— Сегодня нет, — сказал Дмитрий.

Лолий с трудом переносил пытливые взгляды, с какой-то зверьковой чуткостью угадывал с первых минут человека, который ему не простит того, что прощалось всегда. Всю жизнь Лолий выплывал на чужих несчастьях. Едва кто-то оступится, сорвется, он уже тут как тут.