Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Поздно ночью Мумин пришел к шатру деда. Тот спал, укрывшись мешком и сунув босые ноги в горячую золу. Аи, увидав Мумина, ударила три раза хвостом по земле и снова уткнула голову в лапы.

— Ну что, ты не принес чего-нибудь поесть? — спросил дед, открывая глаза.

Толстый и скупой Риза-Кули начал выдавать все меньше еды пастухам; последний раз он выдал всего лишь пять сухих лепешек на неделю. Но так как они позавчера уже были съедены, то лучше про них не вспоминать.

— Нет, ничего, — сказал Мумин. — Но вот слушай, я видел человека с длинным носом…

— А? Да, нос. А?.. — забормотал дед и снова упал на тряпки.

Мумин отвернулся от деда и посмотрел на небо. Звезды мерцали на черном небе, показывая разные дороги.

Одна дорога, как говорил дед, вела в землю белуджей, другая — направо, в Иран, третья — налево, в страну высоких гор. Мумин еще раз посмотрел на звезды и подумал: «Как, должно быть, холодно было бы идти босиком по этим дорогам».

Тут же была дорога в Мекку; дед говорил, будто и туда он ходил, поклоняться святому камню. Мумин представил, как дед, хромой, идет по этой дороге в Мекку, и ему стало жалко деда: он ничего сегодня не ел.

— Знаешь, что я придумал, — сказал Мумин и начал тормошить старика. — Вот что я придумал: ты сильный, ты слона убил. Я тоже сильный… Пойдем к Риза-Кули. Скажем: нужно кушать.

— А? Кушать? — спросил дед, протирая глаза. — Да, да. Нужно много кушать…

— Мы пойдем завтра к Риза-Кули и скажем, пусть дает нам больше лепешек. И не одних лепешек. Пусть даст нам кулеш. И суп с лапшой.

— Да-да-да, — заговорил дед, окончательно проснувшись. — Еще дынный мед. Я люблю мед. Я скажу: старый Хаджими очень, очень любит дынный мед. Он всю жизнь пас твоих овец. Ага!..

В это время собака зарычала во сне, отвечая далекому лаю городских псов. И на холмах белуджей начали тихо сквозь сон переговариваться собаки.

«Должно быть, городские собаки ругают наших, белуджских», — подумал Мумин и сказал деду:

— Собаке пусть кости дает.

Дед согласился.

— И сахар к чаю, — добавил дед.

Они принялись составлять список всяких вкусных вещей, которых они потребуют. Это им понравилось.

Они долго сидели друг против друга, сверкая глазами и предвкушая, как они пойдут завтра к Риза-Кули. Наконец они легли. Мумин посмотрел на шатры. Среди низких и дырявых палаток и ящиков возвышался большой шатер Риза-Кули. Он был сделан из бараньих шкур и войлока. Мумин представил себе, как там сейчас тепло. На сундуках и койках спят четыре жены Риза-Кули. На перине лежит толстый Риза-Кули, широко открыв рот, и храпит. Его чалма бережно подвешена на гвоздь, вбитый в стену шатра. Там же висит его цветной пояс. А с ним вместе маленький мешочек с землей. Эта святая земля из страны, откуда все когда-то вышли.

«Да, они все когда-то вышли из этой страны, — подумал Мумин. — Только один вышел толстый, а другой тонкий и хромой. У Хаджими тоже такая чалма и даже есть такой же мешочек с землей из страны белуджей. Но у него нет лепешек. А у Риза-Кули много лепешек, и его все не любят».

— Вот что, — сказал Мумин, трогая деда за руку. — А если он откажется, мы его просто убьем. И все.

— Да, это, пожалуй, верно. Убьем совсем, — согласился старик.

Решив так, они окончательно уже легли и заснули.

Утром Мумин разбудил старика и попросил его вставать поскорее. Мумину нужно было поспеть в город, а перед этим еще нужно поговорить с Риза-Кули, потом еще убить его и еще много дел совершить за день.

— Да-да, — сказал старик, доставая дрожащими руками тыкву с табаком. — Что? Вот что. Мы не пойдем к нему сегодня. Подождем еще немножко. А?

Мумин очень рассердился.

— Нет, нет, посмотрим, может, он еще станет добрее, этот Риза-Кули, — сказал старик.

Тогда Мумин ушел в город. Белуджи опять шли вниз, оставив на холмах свои волшебные сновидения и замки, сделанные из тряпок и старых ящиков, и ямы, в которых они лежали, согревая друг друга.

Опять они шли по базару и улицам, веселые и важные, как бомбейские принцы, забыв, что ночью им было холодно. С ними шагал Мумин.

Он опять увидел в чайхане толстого афганца. Тот опять ел сушеную дыню. «Мы с дедушкой его убьем», — подумал Мумин. Он тут же представил себе, как бы они это сделали, и ему стало легче. Он пошел дальше.

Два полуголых человека строили дом. Один сидел на стене, другой лепил внизу круглые бабы из глины. Он подбрасывал их вверх, не поднимая головы, а его верхний товарищ на лету подхватывал куски глины и прилаживал куда следует. Делали они это так быстро и ловко, что Мумин замедлил шаг.

— Эй, балучи, куда идешь? — крикнул верхний.

«Куда я иду?» — подумал Мумин.

— Я иду далеко, — сказал он. — Я иду в страну белуджей. — «В самом деле, я пойду в страну белуджей», — тут же решил он.

— О! А где же твоя лошадь?

— Он ее съел, — сказал нижний. — Известно: он ее съел потому, что балучи всегда голодные.

Они засмеялись. Потом один из них сказал Мумину, хлопнув его по плечу:

— Ну ладно! На, балучи, тебе лепешку. Съешь, а то ты не дойдешь до своей земли: ты очень худой.

Мумин взял лепешку и пошел дальше. «Хорошие люди, — подумал он. — Я не буду их убивать. Пусть строят дом. Я тоже буду строить дома».

Он свернул в узкую улицу, где находились торговцы тюбетейками. Потом он прошел ряды одеяльщиков и попал в еще более узкую улицу.

Тут находились лавки портных, стекольщиков, лудильщиков, бурдючных мастеров, колесников, кузнецов и парикмахеров.

Парикмахеры сидели прямо на улице и брили всех желающих прохожих. Они сначала мочили их бороды водой, потом вытирали большой нож о фартук и, поплевав на лезвие, начинали сдирать этим ножом усы и бороды.

На улице стоял страшный шум: кричали ослы, которых подковывали, звенело железо, и еще кричали люди из лавочек. Улица была такая узкая, что люди разговаривали через нее друг с другом. Мумин сел на камешек и вытер концом чалмы пот с лица. Он здесь никому не мешал, потому что у каждого было свое дело…

— Ай, Пешавер! Ай, Пешавер! Ай, какой город — этот Пешавер! — говорил толстый иранец, которого брил парикмахер. Он кричал «ай», и качал головой, и морщился, наверное, не оттого, что такой город Пешавер, а оттого, что ему было больно.

— Да вы, господин, наверное, уж все видели на свете, — говорил парикмахер почтительно, потому что хотел больше заработать. — И Кабул, и Тегеран, и Стамбул, а?

— Что Кабул, что Тегеран… — сказал иранец. — Ай, Пешавер, ай-ай-ай…

— Автомобилей, наверно, много? — крикнул тут портной, задерживая иголку в зубах и глядя на толстого.

— Автомобили, автомобили! — закричал вдруг шорник, высовываясь из своей лавочки. — Когда была коронация Амануллы-хана, в Кабуле ехало двадцать пять автомобилей, и за ними двадцать слонов, и потом двести верблюдов! Я сам видел!