Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Все они переговаривались, крича друг другу через улицу, сколько слонов и автомобилей шло при коронации, и какой был Кабул, и какие там полицейские, и аэропланы, и пожарные, и телефон…

— Ваш Кабул… — сказал толстый иранец. — Вот Пешавер, ай-ай…

— Да, Пешавер, наверное, куда лучше! — вежливо согласился парикмахер, хватая иранца за нос. — Не крутите, господин, головой…

— Иначе ты отрежешь ему язык, правда, Махмед? — сказал усатый и хмурый лудильщик, который до сих пор молчал. Его лицо было все черно от сажи; внизу висели черные усы, над ними был черный нос, потом оловянные очки, а над ними уже глаза.

— Вот Ашхабад еще, говорят, тоже чудеса, — сказал парикмахер. — Я слыхал, там строят дома выше этого дерева. А улицы политы жидким камнем. А посреди улицы стоит человек в железном шлеме; такой же человек, как мы, но только очень много знает. Он стоит посредине, а кругом идут караваны, идут всякие люди: и туркмен, и иран, и афган, и такой вот балучи, — здесь парикмахер показал на Мумина, — и он отдает им всем честь… Да, отдает им честь, а потом посмотрит на звезды и показывает рукой каждому: кому куда дорога. Говорят, он был раньше самый большой караванчи, проводник, и знает все дороги по звездам.

— Ай, советский город, нехороший город, зачем ты так говоришь! — совсем недовольно закачал головой толстый иранец. — Я там был, продавал шерсть, плохо продавал…

— Что, там гнилую шерсть не берут? — сказал шорник.

— Зачем гнилую шерсть? — совсем рассердился толстый. — Аллаха забыли, все забыли…

— Значит, без аллаха живут? Ай-ай! Ай, плохо! — сказал парикмахер и сделал такое лицо, будто хотел заплакать. — Ай, плохо! Ай, не крутите головой, господин…

— Отрежь ему язык. Отрежь язык ему, Махмед, — опять сказал молчаливый лудильщик парикмахеру и опять строго посмотрел сердитыми глазами на иранца.

Но тут заговорили все: шорник, портной, стекольщик, другой портной. Все говорили о земле, на которой стоял человек в железном шлеме.

— Советы! Советы! — кричал толстый, подпрыгивая на скамейке. — Они мне говорят! Что такое Советы?

— Советы? — сказал лудильщик, снял очки и положил их в сторону. — Это вот я — Советы. Это вот Махмед, и шорник, и вот тот балучи. Я пошел и отрезал тебе язык. Вот и все, очень просто.

Но, наверное, это было совсем уже не так просто, потому что Мумин ничего не понял, а остальные стали кричать еще громче.

— Мумин, — сказал старый Хаджими, — я сегодня совсем больной человек. На тебе мою палку, ты сегодня будешь пастух… А?

Старик потянулся за тыквой с табаком, но потом махнул рукой, лег и закрыл глаза.

— Хорошо. Да. Я пастух. Я большой пастух, — сказал Мумин и взял длинный посох старика. Он позвал собаку и отправился на холмы.

— А? Нет, это еще не все. А? — сказал он, как дед, опять вернулся и взял дедову тыкву с табаком.

— Я теперь чабан. Ты меня не называй больше Мумином, — сказал он собаке.

Он сунул в рот горсть табаку. Табак был горький и противный. Мумин начал плеваться. Он взял горсть табаку и дал пожевать собаке. Собаке табак тоже не понравился.

Мумин подошел к стаду. С холма было видно очень много земли, но больше всего она состояла из холмов. Холмы были такие рыжие и скучные, что от них тошнило, как от жевательного табака. Даже собака посмотрела вокруг себя и зевнула.

— Направо на холмы не гоняй, там земля афганов, они прогонят, — говорил дед. — На левые холмы тоже не гоняй, там не наши белуджи, — отнимут скот и угонят в горы.

«А где же наша земля? — подумал Мумин. — Да, она в мешочке за поясом». Он развязал мешочек и заглянул в него. «Как мало у нас осталось земли, ай-ай…»

Верблюды смотрели на Мумина. Они были облезлые, как деревья с обглоданной корой. Овцы стояли, сбившись в кучу, и смотрели на дорогу. По дороге двигались люди.

— Я погоню вас вниз, к дороге, — сказал Мумин овцам и верблюдам. — Вы паситесь там, а я буду смотреть, что там делается.

Он стал гнать овец и верблюдов вниз, но они не хотели туда идти и начали разбегаться от него в стороны.

— Как хотите, — сказал тогда Мумин. — Я пойду один. Я вам сказал, что там интереснее.

Он спустился с холмов и уселся у дороги. Мимо него шли и ехали разные люди. Тут были афганцы и иранцы, туркмены и хозарийцы. Одни ехали направо — в город, другие — налево. Там, где-то недалеко отсюда, начиналась страна, о которой вчера говорили на базаре.

Вдруг он увидел одного белуджа. Тот ехал верхом на коне; за плечами у него было ружье, в руке он держал чемодан, голова у него была покрыта красной фуражкой, а поверх фуражки была намотана чалма. Белудж размахивал чемоданом и пел.

Он пел странную песню:

Мумин вытаращил глаза и чуть не умер от удивления и зависти. Он никогда не видал белуджей в красных фуражках. Наверное, это белудж с той стороны! Мумин давно уже слыхал, что туда перебралось много их родственников, в страну Туркменистан. Многие на них ездили туда и обратно. Но рассказывали они об этой стране так много удивительного, что никто не знал, хорошо это или плохо.

— Здравствуй, товарищ мальчик! — сказал белудж, поравнявшись с Мумином. — Селям алейкум! Как живешь с тех пор, как ты появился на свете?

— Очень плохо, — сказал Мумин и вздохнул. — У меня разбежались верблюды. Я не умею делать лапшу… И я не был в Пешавере.

— Это ничего, — сказал белудж. — Я тоже не был в Пешавере.

— Но зато ты был в Кушке и Ашхабаде! Наверное, ты из города, где стоит на перекрестке человек в железной шапке? Скажи, где ты взял такую фуражку? — спросил Мумин.

— Эту фуражку мне подарил старший милиционер, товарищ Курбанов. Он сказал: я тоже буду милиционером. Если не веришь, спроси в Тахта-базаре товарища Курбанова — тебе каждый скажет, обязательно пойди и спроси. А идти нужно мимо старой мечети, потом мазар — кладбище, потом стоит дерево карагач, потом последний аул, потом будка. В будке солдаты живут, ты там осторожнее…

И, ударив лошадь чемоданом, белудж ускакал.

Шел Мумин долго. Он прошел старую мечеть, стоящую в стороне от дороги. На развалинах мечети сидели черные орлы и клевали что-то. Они злобно посмотрели на Мумина, как будто думая, что он попросит у них кусочек. Потом опять принялись клевать.

«Наверное, умер человек голодный. Должно быть, белудж», — подумал Мумин.

Потом он прошел мазар. Потом увидел дерево карагач, большое и круглое, как шапка туркмена. Наконец он вышел в последний аул.

— Балучи! Балучи! — закричали ребятишки. — Смотри, твоя собака сейчас развалится.