Андрей Меркулов - Крылья земли

С утра, как только дородная и властная сестра Клавдия Ивановна приносила градусник, маленький человек, которого звали Фоминым, спрашивал, скоро ли будут газеты.

— Великий политический деятель начал свой рабочий день, — насмешливо говорил старик, фамилия которого была Трофимов. Но все его звали просто Трофимыч, производя от фамилии отчество.

Когда приносили газеты, старик надевал очки и читал молча, в то время как Фомин все время вскрикивал и делал различные одобрительные замечания.

— Какие же теперь огромные гидростанции строят, — как-то заискивающе сказал Аксенову Фомин на третий день их совместного пребывания, — великое дело!

— Разве ты можешь понимать, что такое гидростанция? — сказал он старику.

— Это, наверное, очень большая штука. Больше папиросной коробки, — сказал Трофимыч.

— Как ты можешь говорить такие насмешки? — кипятился Фомин.

Аксенову стало скучно.

— Что вы все его дразните? — сказал он старику. — В конце концов каждый понимает, что такие гидростанции — большое дело.

— Не люблю трепачей. Которые только языком работают, — сказал старик. У него были насмешливые, острые глаза, как у мудрой, нахохлившейся птицы. Он чувствовал себя хуже других, и ему почти каждый день приходилось выносить мучительные процедуры, после чего он долго кряхтел и иногда ругался в стенку.

— А вы кто по профессии? — в упор спросил Аксенов.

— Я бухгалтер. Мирная у меня профессия, — сказал старик.

— Обыватель он обыкновенный, — сказал желчно Фомин.

— Только я не простой бухгалтер. Я на большом строительстве на севере работал. Там и для бухгалтера дело довольно боевое. Я там главным бухгалтером был на большой стройке.

Он полез под подушку и, достав окурок, выглянул в коридор. Убедившись, что сестры нигде не видно, он быстро затянулся дымом и закашлял.

— А вы можете сказать, что строили? — спросил Аксенов.

— Могу сказать. Я только где не скажу. — Старик откашлялся и, свесившись, сунул окурок под кровать. — Мы там гидростанцию строили.

— Врет он все, — сказал Фомин.

— А вы кто? — спросил, в свою очередь, насмешливый старик, с любопытством глядя на Аксенова.

— Я астроном.

— Астроном? — удивился старик. — Вот ведь все знают, что есть такая интересная профессия, а ни разу в жизни не встречался еще с астрономом.

— Это очень плохо, что вы сюда попали, — сказал он. — Лучше бы вам не попадать сюда. Да еще в вашем возрасте. Но раз уж попали, то хорошо, что в нашу палату. А то я тут замучился один с этим типом. Седьмой день лежим вместе, и уже выяснилось, что мы почти что классовые враги.

— Вы бы послушали, что он тут говорит. Это опасный тип, — сказал Фомин.

— Дело в том, что он меня относит к крупной буржуазии, а я его к мелкой, — сказал старик. — А насчет послушать, то лучше бы вам его не слушать. Терпенья надолго не хватит!

— Расскажите мне что-нибудь о вашем деле. Что можно, — попросил Аксенов, которому уже надоело молча лежать и думать только о своем.

Старик подумал и стал рассказывать. Он работал на строительстве гидросооружений больше двадцати лет. Он толково и просто рассказал, как строятся плотины, сколько это может стоить, как трудно организовать большую стройку, сколько экономии дает новый метод намыва песка в плотину. По мере того как он говорил, становилось ясно, какое это сложное и великое дело — каскад на Волге и другие стройки из системы новых гидростанций. Каждая стройка состояла из миллиона подробностей, технических и организационных трудностей, начиная с того, как на пустынный берег высадить, разместить и обеспечить тысячи людей, как построить в течение нескольких лет подсобные заводы и дороги, и кончая тем, как закрыть течение большой реки, сдержать огромный напор воды.

— Особенность нашей профессии еще в том, — говорил Трофимыч, — что мы ведь люди походные. Несколько лет работаем на одном месте, начинаем даже привыкать, а как кончили строить, переходим на другое место, иногда даже большинством коллектива. Мы, как цыгане кочевые, табором ходим. И так за собой и жену и детей таскаешь. Жена уже привыкла. Придешь на новое место — жить еще почти негде; потом строят дома, получаем очень хорошую квартиру, в которой после нас будут жить эксплуатационники; отстроились — и переводимся на новое место, даже занавески на окнах бросаем, не тащить же с собой всю телегу. Кому как, а мне нравится. У меня и дети по разным школам учились, но ничего, выросли ребятки. Старший уже в вашем возрасте, военную академию закончил.

— А что с вами сейчас? — спросил Аксенов, понимая, что все равно рано или поздно спросит об этом.

— Мое дело труба, — сказал Трофимыч и усмехнулся. — Мне уже пора. Оперировать меня в моем возрасте не станут, сердце ненадежное. Хоть жить, конечно, тоже хочется. Не все еще дела доделаны, хотя делам конца не бывает. Меня рентгеном и радием лечат, но я думаю, вряд ли поможет. А вот у нашего друга, Фомина, очень забавная локализация. Его судьба за такое место прежде всего схватила, за которое таких, как он, и надо хватать щипцами. Таким, как он, давно пора очистить землю.

— Дурак ты старый, — злобно сказал Фомин. В нем и во всех его словах, даже когда он читал газеты, видна была какая-то озлобленность. Он был похож на затравленного. Он любил произносить длинные фразы и рассуждать о проблемах, которые его не касаются, но в то же время всем был недоволен: и как устроена больница, и врачами, и едой, и дежурными сестрами. Аксенов уже заметил это.

— Мне теперь церемониться с тобой нечего, — спокойно сказал Трофимыч. — Мне недолго жить, плевал я на вежливость. Я перед смертью тебе все хочу сказать, что думаю.

Аксенов с удивлением подумал, что даже здесь, где люди в критическом положении, они все равно вступают друг с другом в определенные отношения и до конца, пока могут думать и говорить, не хотят расстаться со своими взглядами, со своими симпатиями и антипатиями.

— Что вы его так донимаете? — спросил у старика Аксенов, хотя самому ему Фомин тоже не нравился.

— А вы спросите у него то же, что у меня, — сказал Трофимыч. — Спросите, кем он работал и как работал.

— Я поважней тебя дела делал, — сказал Фомин. — Мое дело потруднее, я всегда с людьми работал, людей воспитывал. Это тебе не цифры считать.

— Что же вы делали такое? — спросил Аксенов.

— Я учитель, — сказал Фомин и отвернулся.

— Врет, — сказал Трофимыч. — Он мне сначала сам все про себя рассказал. Даже не ждал, когда буду спрашивать. Важности нагонял. А когда я сказал ему, что он бездельник и всю жизнь от работы бегал, он на меня озлился и обвинил во вредной пропаганде.

— Что же вы преподавали? — спросил Аксенов.

— Он ничего не преподавал. Он только получил педагогическое образование, а в школу работать не пошел.