Андрей Меркулов - Крылья земли

Когда дежурство кончилось, Василий забежал домой, чтобы умыться и переодеться, а потом заторопился к Нюрке. По дороге он очень волновался. В родильном доме он подошел к доске с табличками и не нашел Нюркиной таблички среди не родивших; он посмотрел тогда на таблички лежавших с осложнениями — это было бы очень плохо, но Нюрки здесь тоже не было; потом посмотрел розовые, здесь тоже не было; еще не веря себе, он посмотрел на голубые таблички мальчиков — здесь Нюрка была, и был указан вес: 3 800. Это был здоровенный парень, ясно, что Нюрка сразу не могла его родить. Василий даже вспотел от радости. Он передал ей гостинцы и записку, где было написано:

«Дорогая жена моя Нюра, ты теперь только скорей поправляйся и выходи домой, а я тебя буду любить еще больше. Твой муж Василий Плотников».

Вечером Василий напился. Он был свободен от работы, и у него родился сын, — поэтому он купил пол-литра и пошел к соседу по квартире. Степан, его сосед, был слесарем на заводе. У него тоже назавтра был свободный день, очень удачное совпадение. Жена у Степана была хорошая и добрая женщина, она дружила с Нюркой и теперь взяла к себе их Танюшку, потому что Василий во время работы не мог присматривать сам за дочкой. Она только не любила, когда муж ее пил водку, и, когда он выпьет, ругала его крокодилом.

Василий принес пол-литра водки, и слесарь тогда сказал своей жене:

— Разве ты можешь возражать? У человека такая радость. Заноза будешь настоящая, если станешь возражать.

— Пей уж, горе ты мое. Повезло тебе, идолу.

— Не ругайся, соседка. У меня теперь настоящий сын будет. Нюрка моя постаралась, — сказал ей Василий.

— Я на тебя не ругаюсь. Ты, когда выпьешь, смирный, а этот мой, как выпьет, сразу себя генералом почувствует. Ишь, как вылупился. Сиди уж, не гляди, подожди хоть пить, пока селедку сделаю.

— Ничего, мы пока по маленькой, — сказал слесарь и налил себе большой стакан.

— Пей, соседка, такая у меня радость большая, — сказал Василий.

Он выпил стакан водки и захмелел. Уж на что сегодня день был хороший, но теперь он показался ему еще лучше. Дочка Танюшка сначала обняла его за сапог, а потом вовсе забралась на колени. Она любила, когда отец пьяный, тогда он был с ней особенно ласковый. Он давно обещал купить лошадку, и теперь она решила, что настала минута напомнить об этом. Василий гладил ее по голове, не замечая, что рукавом попал в горчицу.

Слесарь в это время грозно посмотрел на жену и вынул из буфета еще пол-литра — специальный запас.

Василий вспомнил, что произошло на пожаре, и ему захотелось сказать об этом.

— Трудное у меня дежурство было, — сказал он. — Немного брови пожгло, ногти вот поломал… — Сказать обо всем подробней он постеснялся.

— Трудная у тебя работа, Вася. Как на войне, — вздохнул сочувственно слесарь. Он пригорюнился и печально посмотрел на Василия.

— Может, еще сходить за пол-литром? — спросил он.

— Мне уже хватит, — сказал Василий.

— Тебе тоже хватит, оглоед ненасытный, — сердито сказала жена слесаря.

— Я пойду к себе. Мне еще Танюшку надо укладывать, — сказал Василий.

— Жалко, что магазины уже закрытые. Я бы еще сходил. Опять ты мне, вредная баба, запаса не держишь, — обратился слесарь к своей жене. — Я пойду на двор, погуляю по воздуху.

Он спустился по черной лестнице на двор и стал у ворот, с удовольствием ощущая, как ночная прохлада течет ему под расстегнутый воротник рубашки. Небо уже светлело. Он стоял у ворот и слушал свежую утреннюю тишину на притихшей улице. Весь он был как каменный — низкий, приземистый, он был широк в плечах и мог руками смять водопроводный кран; из-за этого ему всегда не хватало водки, когда он пил наравне с другими. Он покачался немного, стоя у ворот на своих крепко расставленных коротких ногах, и посмотрел на утреннее небо — оно показалось ему волнистым.

— Пожалуй, сегодня хватит. Баба-то права, вот ведь какое дело, — сказал он сам себе. — Все-таки я ее жалею. Главное, кто хозяин в доме, а там уж пусть говорит себе, что хочет.

И он пошел домой и мирно лег спать.

Василий в это время уже спал. Он уложил Танюшку, сел рядом с ней на стул и так заснул около кроватки не раздеваясь.

Когда он приехал за Нюркой в родильный дом, она вынесла ему сына и посмотрела на него так, что он обнял ее и поцеловал при всех. Потом она спросила:

— А что у тебя с бровями? И руки у тебя какие-то побитые. Опять на пожаре был?

Она сказала это так, как будто он легкомысленно провинился.

— Было тут одно дело. Теперь уже все кончилось. Руки скоро пройдут, — ответил он, не желая ее расстраивать.

Но Нюрка все равно скоро все узнала, потому что однажды пришла к ним та женщина — мать девочки, которую Василий вытащил из горящего дома. Она разыскала адрес и все хотела сделать подарок; она говорила, что Анна Семеновна — так она называла все время Нюрку — сама мать и должна понимать, что сделал ее муж, пожарник Василий Плотников.

— Ну, разрешите принести вам хотя бы куклу для вашей дочки. Большую куклу с закрывающимися глазами. Может ведь в конце концов моя дочка подарить вашей дочке куклу?

Тогда Танюшка дернула Нюрку сзади за подол и сказала сердито:

— Ты, мама, бери скорей эту куклу, пока совсем не передумали.

— А тебя тут не спрашивают, — сказала Нюрка, но против куклы уже не стала спорить.

За спасение ребенка Василия наградили орденом. В районном клубе на торжественном вечере его выбрали в президиум и потом попросили выступить и рассказать о своем поступке. Василий никогда не выступал, для него это было очень трудно. Он шел к трибуне по ковру так осторожно, как будто опять по карнизу… Он увидел в зале много людей, это было почти то же ощущение, когда большая толпа вздохнула у него за спиной, как только он вскочил в окошко.

— Я, извиняюсь, если что не так, — сначала сказал Василий и стал осторожно пить воду из стакана.

— Вы расскажите, почему вы девочку спасли, — помог ему кто-то из президиума.

— Работа у нас такая. Если надо, в огонь идешь, — сказал Василий. — Я детишек очень люблю, — объяснил он, — меня они во дворе все знают. Когда меня в райвоенкомате на работу направляли, спросили, приходилось ли огонь тушить… А я вспомнил, как в войну мы школу тушили, где дети остались. Я тогда на всю жизнь наслушался, как они кричат. Я совсем переносить не могу, если ребенок в огне остался. Такое наше дело. Через огонь идешь.

В это время в зале стало совсем тихо, и он почувствовал, что дальше трудно говорить и что говорить ему уже больше нечего. Он посмотрел в зал и увидел Нюрку, он знал, что она сидела близко от него, во втором ряду; на ней было самое лучшее синее платье. И глаза у нее были большие и счастливые. Такие же счастливые, как в тот день, когда он раньше срока вернулся к ней из санатория на праздник Победы. И тогда он понял, что все сумел сказать правильно.