Андрей Меркулов - Крылья земли

Придя домой, она подумала: «А как сделать лучше? Легко сказать. Придется все-таки итти к Ивану Петровичу. Только не так, как хочет мать, а просто прийти и все рассказать и объяснить, что дальше так работать нельзя. Что-то надо делать. А что делать, если главная беда поликлиники в том, что в ней всем на все наплевать…»

В тот день, едва только Надя заснула, ей приснился тревожный сон. Ей приснилось, что вдруг настало время, когда всем людям на все стало наплевать. И тогда совершенно невозможно стало жить. Люди ходили равнодушные и говорили, что им все равно. Пускай будет плохо. Хлеб высыхал неубранный на корню, а люди махали рукой и говорили, что им все равно. Каждый думал только о себе, не понимая того, что если всем думать только о себе, то всем сразу станет хуже. Из машин на ходу падали гайки. Врач торопился уйти от больного, потому что не успел хорошо пообедать и купил заранее билеты в кино; потом этот врач сам заболевал, в свою очередь, и к нему приходил другой, который тоже заранее купил билеты в кино. И этот другой сидел в кино и зевал и ругался, потому что те, кто делали кино, тоже, очевидно, не успели во-время хорошо пообедать и решили, что их работа сойдет и так. И они никак не хотели понять той простой вещи, что один всегда зависит от другого, даже если он этого другого никогда не видел в глаза. Вдруг сразу стало наглядно и ясно, что может получиться, если все станут равнодушными… От всего этого хотелось немедленно итти и жаловаться, и тогда люди стали приходить к Ивану Петровичу, а он поднял на них усталые глаза и сказал:

— Я один тоже ничего не могу. Я не могу работать за вас за всех и один исправлять все недостатки. Надо, чтобы вы сами перестали быть равнодушными и каждый делал все, что может.

Наде хотелось ему сказать:

— Я сделаю все, что могу. Только вы научите. Вам нельзя уставать, Иван Петрович, а то даже пойти будет некуда.

И ей хотелось сказать другим людям:

— Вот видите, что может получиться, если каждый будет думать, что без него можно обойтись.

Она проснулась оттого, что ее будила мать и говорила:

— Иван Петрович…

Она поняла, что сегодня воскресенье, что вчера она рано легла спать и даже не видела матери, которой вечером не было дома.

Теперь мать стояла перед ней и говорила:

— Наденька, я вчера была у Ивана Петровича, он очень хорошо со мной говорил и сказал, что мне надо помочь, потому что я много работала. И он сказал, что тебя переведут в другую поликлинику, и записал это в своем блокноте!

— Ах, мама, — сказала Надя сердито. — Не нужно было этого! Ты ничего не понимаешь!

Она вспомнила свой сон и подумала: что же получается в самом деле, когда все становятся равнодушными? Отстающее предприятие, или отстающий колхоз, или плохая поликлиника. Она вспомнила, что все врачи в их поликлинике читают газеты, где каждый день пишут о соревновании, но, очевидно, считают, что не про них написано; она вспомнила, что в их поликлинике на особой доске висят соцобязательства — висят так, как будто не имеют никакого отношения к повседневной работе; она подумала: разве в этом соревнование? Разве только в том, чтобы повесить эти листки и продолжать работать по-старому, спустя рукава? Дело не в обязательствах, а в самих убеждениях людей. Не в словах, а в деле. Работу врача нельзя заключить в твердые рамки, но это не значит, что о ней нельзя судить. Всегда заметно, если один старается работать лучше, а другой хуже. «Соревнование — это прежде всего отсутствие равнодушия», — подумала она и твердо решила, что завтра пойдет сама к Ивану Петровичу: не просить о переводе, а посоветоваться, как быть с поликлиникой равнодушных…

На другой день на работе она с утра узнала неожиданную новость: поликлинику закрывали на ремонт. Здание оказалось настолько старым, что его необходимо было как следует поправить. Часть врачей временно перевели в другие поликлиники, остальных, в том числе и Надю, пришлось отправить в отпуск. Надя на это никак не рассчитывала: ей даже и отпуск не полагался. Кроме того, она думала не об отпуске.

Она купила себе туристскую путевку и целый месяц ездила по разным городам и ходила по проселочным дорогам и горным тропам. Она видела за это время разных людей и видела очень много хорошего, но и очень много такого, что хотелось сделать лучше. И она все время вспоминала про свою поликлинику, про свой район, в котором она во время работы ходила по разным домам, думая о том, что многое можно и нужно сделать лучше, если не быть равнодушным и не думать: «моя хата с краю». Быть неравнодушным, очевидно, намного труднее, чем быть равнодушным, но это совершенно необходимо — особенно сейчас, когда все должно итти к лучшему… И она представляла себе, что она сможет сделать, когда вернется из отпуска.

За время своей небольшой поездки она все же немного смогла посмотреть на свою страну — такую большую и такую необыкновенную, что ее нельзя было не любить. И она думала, что все равнодушие всегда рождается в человеке только оттого, что он начинает забывать о своей стране и начинает думать только о самом себе, как будто он без этой страны хоть что-нибудь может значить.

Когда она вернулась из отпуска, она уже окончательно решила, что пойдет к Ивану Петровичу. Это было неизбежно. И пусть ей было еще неясно, что надо сделать, чтобы поликлинику перестали называть «чортовой дюжиной», но она твердо знала, что сделает для этого все, что может.

— Васечка, ты у меня хороший, добрый, — сказала Нюрка. — Только бросил бы ты эту свою профессию. Боюсь я. Опасная она…

— Ну что ты, Нюрка.

— Боюсь я. А вдруг что случится.

— А ты не бойся. Ничего со мной не случится.

Василий снисходительно погладил Нюрку по голове. Был он в расстегнутой на груди сорочке. Они лежали в своей комнате на четвертом этаже старого московского дома. Комната небольшая, в одно окно, но было еще не очень темно — за окном над городом стояло сплошное зарево из светлой огневой пыли, поднявшейся в черное небо: и город сегодня был весь в огнях, справляя очередной День Победы. Василий только что вернулся из отпуска: соскучился и раньше времени вернулся к Нюрке. Вечером они бродили вместе среди разноцветных огней, падавших у Кремля к черной, прижавшейся к набережным воде; потом вернулись домой и рано легли спать. Рядом с ними в кроватке спал трехлетний ребенок.

— Никак проснулась Танюшка… — сказал Василий, прислушавшись.

— Нет… Когда проснется, я слышу. Я сама тогда сразу просыпаюсь, — сказала Нюрка и засмеялась. Потом заглянула в глаза Василию и попросила снова: — Бросил бы ты эту профессию свою. Как бы мне совсем тогда хорошо было. Я когда жду тебя, всегда волнуюсь, а вот соседка своего Степана с работы ждет, так ей хоть бы что. Что там на заводе со Степаном может случиться?