Константин Лордкипанидзе - Избранное

Н. Абалкин: «…Горец вернулся в горы… А куда вернулся автор? Самое отрадное вижу в том, что Вы в своем творчестве не возвращались к родной земле — к этому вечному истоку жизни народа. Не возвращались по весьма существенной причине — Вы не покидали этого источника, к нему постоянно было обращено Ваше писательское вдохновение, пристрастие и любовь. Надеюсь, я не ошибаюсь? Ваш «Горец…» раскрыл передо мной незнакомую мне остродраматическую страницу в жизни современной Грузии. Как хорошо, что эта исполненная печали и горести страница стала безвозвратно вчерашней».

В. Озеров: «…Читаешь книгу, восхищаясь талантом художника (чего стоят хотя бы образы Цоги, Шуко, Майи!), честностью и оптимизмом гражданина (с каким сердечным чувством описана судьба Череми), хозяйской заботой знающего жизнь человека в ее развитии (как органично соединены эмоцио и рацио на страницах о крестьянской усадьбе!)…»

Ю. Суровцев: «…Я рад за горца, который вернулся в горы. Я рад за писателя, который с молодой энергией, партийной страстью и даром драматического изображения рассказал нам о важном процессе в жизни. Да не устанет Ваше перо, пусть всегда отзывчивым будет Ваше сердце…»

В этой своеобразной по форме повести рассказывается о горькой доле двух горных деревень — Орбели и Череми, жители которых по разным причинам переселены были в равнинные места (жители Орбели еще в царское время, а Череми — в нашу эпоху). В далеком уже прошлом деревню Орбели, возмущенную произволом иностранных концессионеров, грабивших лесные богатства горного края, переселяют, обрекая на вымирание, а по недомыслию некоторых советских руководителей сняли с веками насиженного места процветающую деревню Череми только потому, что из-за бездорожья запаздывали сводки о выполнении плана да урожай там поспевал недели на две позже из-за климатических условий!

Но все эти «исполненные печали и горести страницы стали безвозвратно вчерашними», когда в республике активно стали действовать силы, нетерпимые не только к уродливому наследию дореволюционного прошлого (там, где это еще давало себя знать), но и к тем негативным явлениям, которые зародились на наших глазах благодаря произволу целого ряда руководящих работников — «перерожденцев», которым партия дала достойную оценку и, сделав соответствующие выводы, приняла необходимые решения.

…Своего рода символическим образом судьбы обеих горных деревень — и Орбели и Череми — выступает в книге образ дороги. Дороги, связывающей горы с долиной. И если жители Орбели могли в свое время сказать, что дорога принесла им несчастье, привела концессионеров-грабителей, посеяла вражду и раздор, когда брат пролил кровь брата, то новая дорога к Орбели строится как дорога счастья детьми и внуками тех давних переселенцев, односельчан Цоги Цискарашвили.

Повторим и продолжим то, что было сказано нами ранее о жанре книги «Горец вернулся в горы». Первая ее часть — как раз история Цоги, прекрасной Шуко, в которую он влюблен, ее подружки Майи, Бердии — ученика талантливого резчика по дереву Томы Джапаридзе, матери Цоги — горемычной Сабедо и многих других орбельцев — составила собственно художественную повесть, законченную, полнокровную, богатую точными деталями быта и яркими портретными зарисовками.

Ко второй же части — истории Череми — как раз и приложима в большей степени жанровая характеристика, данная, как мы знаем, самим автором, — «новелла, очерк, а порой и простой репортаж…». Это вовсе не снижает значения вещи, а говорит о ее своеобразии, вернее — многообразии. Объединяют обе части не только зримое и незримое присутствие автора, но и перекликающиеся судьбы двух горных деревень — и на горестных этапах этих судеб, и в счастливую их полосу, и, как мы уже сказали, возвышающиеся до символа образы дорог, имеющих как реальное, конкретное, так и метафорическое — судьбинное — значение.

Непосредственно перед книгой «Горец вернулся в горы» Константин Лордкипанидзе создал повесть «Что произошло в Абаше?», где он также вторгся в животрепещущий материал жизни, описав и поддержав абашский эксперимент, вызвавший споры и даже непонимание. А вот как отозвался об этом произведении, а по сути о творческой позиции писателя в целом, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК КП Грузии Э. А. Шеварднадзе в интервью для журнала «Советский Союз» (№ 9, 1982 г.): «Наша партия ждет от художника настоящей, смелой, исчерпывающей правды. И на этот призыв откликаются многие деятели культуры. Всеми уважаемый Константин Лордкипанидзе, лауреат многих литературных премий, к слову сказать, беспартийный человек, покидает Тбилиси и отправляется в село Абашу. Он счел своим долгом, творческим ли, гражданским ли, как тут разделить? — рассказать об абашском эксперименте, дать ему собственную оценку… Художник сказал свое слово».

Так было всегда. От первого, еще юношеского очерка «Новые крестьяне» до романа «Заря Колхиды», от первых фронтовых репортажей и очерков до «Клинка без ржавчины» и «Смерть еще подождет», от «Волшебного камня» до «Что произошло в Абаше?» и «Горец вернулся в горы». Писатель всегда выполнял свой творческий и гражданский долг. Во всех случаях — на протяжении всей плодотворной творческой жизни Константина Лордкипанидзе читатель мог сказать о нем: художник сказал свое слово.

Георгий Маргвелашвили

— Подножку! Подножку ему!

— Бросай через плечо!

— Дожимай! Смелей!

Разгоряченные зрелищем парни громко подзадоривают сошедшихся в поединке борцов. От волнения они не могут устоять на месте — кажется, вот-вот сами ворвутся в круг и тоже сцепятся врукопашную. Барабанщик в полосатом архалуке выбивает затейливую дробь. Иногда он замедляет свою бурную скороговорку — будто у него на исходе силы, потом вдруг ловко переворачивает барабан и с таким азартом опять обрушивается на него всеми десятью пальцами, что не только у борцов — у обступивших круг зрителей новой горячей волной струится по жилам жгучий огонь. Посмотреть на борьбу собралось чуть ли не все Земоцихе. Даже прохожие косари — степенные сваны, привлеченные криками парней, удалой и задорной дробью барабана, свернули с дороги взглянуть на состязание. Свежеотточенные косы сверкают у них на плечах — издали кажется, что косари несут золотые снопы солнечных лучей. Место, где сошлись в схватке парни, называется липняком. Летом вековые липы укрывают поляну пятнистой дрожащей тенью; даже в самый солнцепек, когда все окрест горит от жестокой жары, тут бывает прохладно, и сельский скот, возвращаясь с пастбища в заречной долине, привычно забредает сюда перевести дух под тенистыми деревьями. Год назад поляну в липняке, чтобы загородить дорогу скоту, обнесли колючим забором. Комсомольцы устроили субботник, убрали коровьи лепешки и грязную изжеванную солому. Затем смастерили несколько скамеек, и молодежь впервые отметила здесь Октябрьский праздник. А потом и вся деревня поняла: место это гораздо удобнее, чем старый церковный двор, — в липняке стали устраивать гулянья и сельские сходки, тут состязались в силе и ловкости местные борцы, иногда на поляне под липами объезжали горячих молодых жеребцов. Но совсем недавно, в конце июля — страдного месяца — по самому высокому дереву в липняке ударила молния, расколола великана, как сухую былинку. Крестьяне не дали сгореть липе дотла — подоспели, погасили огонь. Только все равно не прошел этот досадный случай даром: поползли по деревне всякие разговоры. Особенно усердствовал Барнаба Саганелидзе. «Знамение это, — убеждал он своих собеседников. — Кара божья за то, что от святой церкви отвернулись, за все прегрешения наши и отступничество от бога!» А не очень-то разговорчивый Аслан Маргвеладзе — наоборот — ободрял секретаря комсомольской ячейки Бачуа Вардосанидзе: «Да наплюй ты, парень, на этих кликуш и не робей! Липа — дерево живучее, ее одной молнией не убьешь. Попомни мое слово: будущей весной из этого обгорелого пня такая поросль пойдет, что все только ахнут!» Аслан попусту болтать не привык, скажет — как узлом завяжет, чего не знает, о том не говорит, и вся деревня хорошо запомнила его слова…