Анастасия Зорич - Встречи... Разлуки...

Один из матросов, кажется это был Любезнов, пробегая мимо, что-то крикнул своему товарищу о крене. Ну да, вот он, крен! И не догадалась, что из-за крена так косо к палубе бежал Любезнов.

Вдруг вспомнилось, что для крена судна существует критическая точка, после которой… Ужас! А все они… Неужели не боятся? Ведь и они знают, но почему-то спокойно занимаются своими делами — стягивают тросами брезенты на трюмах, крепят какие-то ящики, бочки, возятся с грузовыми кранами.

До чего же скверно! И никакие глубокие вдохи не помогают. Только еще хуже делается, особенно, если смотришь, как мчится внизу по палубе вода.

Невероятным усилием Татьяна подавила приступ тошноты. Не добраться к борту. Страшно отпустить тяжелую дверную скобу, тогда не удержаться на ногах. Перед глазами все плывет. Только бы в таком состоянии не увидел ее капитан. Достаточно она наслышалась в кают-компании разговоров, как кто-то где-то укачался. Рассказы эти вызывали лишь смех и ни тени сочувствия к несчастному. Они считают морскую болезнь не болезнью, а чем-то унизительным, свойственным физически слабым и вообще неполноценным людям.

Замечание Виктора насчет адмирала Нельсона, страдавшего морской болезнью, только еще больше развеселило слушателей.

Вцепившись дрожащими руками в поручни, Татьяна неуверенно спустилась по трапу, боясь свалиться здесь же, в коридоре. Почти в бессознательном состоянии добралась до своей каюты и упала на койку. Все кружилось: подволока, палуба, по переборке то в одну, то в другую сторону ползал халат, беспрестанно напоминая о «критической точке».

Все сильней, все яростней удары волн. Судно дрожит, звенит крышка кувшина, что-то дребезжит у изголовья, что-то перекатывается под койкой. Кажется, не выдержит заглушка иллюминатора — кто же это у нее иллюминатор задраил? — хлынет в каюту черная вода, раздавит, задушит.

Это последний, самый последний рейс! Только бы добраться до берега! Только бы благополучно добраться, — сухими, бескровными губами шептала Татьяна. Никогда, ни за что она не пойдет в море. Даже пассажиркой.

Если что случится с «Иртышом», о ней и не вспомнят. Невыносимо лежать в каюте одной.

Нет, это ей не кажется: корпус судна теперь сотрясается гораздо сильней, Нет сил удержаться за деревянную планку, ограждающую изголовье койки, когда резким креном беспомощное твое тело бросает о переборку.

И вдруг — треск. Оглушительный треск и тьма. Неужели «Иртыш» раскололся, океан раздавил судно?

— Спасите! Спасите! — Татьяна бросилась к двери, но она не открывалась. Заклинило!

Волны гнут, перекашивают даже металл.

— Откройте! — Не помня себя, Татьяна колотила кулаком в дверь. Но кто услышит за ревом океана? Все там, наверху. Там шлюпки. Они, те, кто на палубе, спасутся. А здесь… Татьяна зарыдала от острой к себе жалости, от невыносимого ужаса.

И вдруг — веселый голос Виктора:

— Сейчас включат аварийное, аккумуляторное. Через секунду будет свет и в жилых помещениях. Маринка, умоляю, прояви бдительность! Сбереги компот! Воспользуются благоприятной ситуацией и слопают!

Вспыхнул свет.

Поднимаясь, Татьяна ухватилась за дверную ручку — дверь широко распахнулась. Вовсе ее не заклинило, просто с перепугу толкала ее, а открывается дверь внутрь.

С трудом дотащилась до кресла. Тошнота, по-видимому, от пережитого волнения, прошла. Но все еще дрожали ноги, руки и тело какое-то вялое, бескостное.

Надо выйти в кладовую, на камбуз. Оттого, что доктору плохо, у матросов не пропадет аппетит. Придерживаясь за стол, Татьяна поднялась.

— Доктор! Доктор! Татьяна Константиновна!

Она отворила двери и сразу поняла — беда случилась с коком Дзюбой. Он шел по коридору как-то боком, охраняя от толчков о переборки красную, вздувшуюся, видимо, ошпаренную левую руку.

Маринка, бледная, бежала впереди. Увидев Татьяну, она торопливо, сбивчиво заговорила:

— Надо в лазарет. Там дверь закрыта. Возьмите ключи!

— Вот ножницы, разрежь рукав, — сказала ей Татьяна, усадив Дзюбу на койку в лазарете.

— Как меня угораздило с тем бисовым борщом? — сквозь зубы бормотал кок, глядя на свою изувеченную руку.

— Сейчас снимем боль. — Татьяна подошла к шкафчику. Накануне она поставила на вторую полку мазь от ожогов.

— Все будет в порядке. Спермацет — китовый жир, новокаин, дезинфицирующие препараты, — говорила она, осторожно накладывая жировую повязку на багровую, воспаленную кожу.

Дзюба сосредоточенно наблюдал за каждым ее движением, словно не ему, а кому-то другому оказывали медицинскую помощь, и только под скулой непрерывно дрожал мускул.

Маринка стояла рядом и негромко вздыхала.

— Ты иди, иди, дочка, — сказал ей Дзюба. — Сейчас вахта поднимется ужинать.

Но Маринка словно не слышала.

— На полке индивидуальный пакет, — сказала ей Татьяна. — Нитку, нитку потяни. Не слишком туго бинтую? — спросила Дзюбу.

— В самый раз. От, хай йому грец! — воскликнул Дзюба, и круглое лицо его выразило глубокое огорчение. — Беги, дочка, на камбуз. Котлеты высохнут. Плиты я выключил, так ведь еще горячие.

Маринка кивнула.

— Сдвинь в сторону и больше ничего там не трогай! — крикнул ей вдогонку Дзюба и, обращаясь к Татьяне, попросил: — Уж вы мне ту руку покрепче подвяжите, чтобы работать не мешала.

— Какая работа?! Вам нужен покой. Сейчас же ложитесь!

— Нема часу вылеживаться. Хлопцев кто, дядя накормит?

— Вам надо лечь!

Дзюба искоса взглянул на доктора, но промолчал. Спорить считал делом бесполезным. К тому же, если он уляжется, боль вовсе не утихнет.

Татьяна еще не закончила бинтовать руку Дзюбы, как распахнулась дверь и в лазарет втащили Любезнова. Черные его волосы были мокры, мокра рабочая куртка.

— Посмотрите, что там с моей ногой? — возбужденно говорил он.

— Вам очень больно? — Татьяна пыталась стащить с матроса сапог.

— Больно, не больно, мне главное надо знать, как там нога. Кровь что ли в сапоге?

Дзюба вытащил из-за пояса кухонный нож и одним ударом распорол голенище.

— Хорошенькое дело: нога покалечена, — ворчал Любезнов.

Ушиб голени был сильный.

— Сорвалось крепление, не выдержало, — рассказывал он, оглядывая свою ногу. Видимо, совсем успокоился, убедившись, что в сапоге не кровь, а вода.

— Все в порядке, — удовлетворенно произнес Дзюба, наблюдавший за тем, как Татьяна осматривала больного.

— Что значит — в порядке?! Кость переломана. Точно! — воскликнул без особой тревоги Любезнов.

— И кость, вероятно, цела, — проговорила Татьяна.

— Как это вы без рентгена узнали?

— Пусть станет на пятку, — посоветовал Дзюба.

— Ну-ка, Любезнов, попробуйте встать! — Татьяна помогла ему подняться.

Лицо матроса побелело.