Анастасия Зорич - Встречи... Разлуки...

— Куда?

— Это сын говорит: мавтун. Мультфильм.

Елена Ивановна рассмеялась.

У нее на воскресенье тоже накопилось множество дел. Николай, вероятно, уже ушел в Николаев. Вчера было что-то похожее на прощание.

Однако когда она подошла к дому, то увидела открытую балконную дверь. Пришел. Зачем? Нет, снова повторять вчерашнее не нужно. Лучше здесь, на скамейке, подождать, пока он уйдет.

К дому подъехало такси, потом появился Николай с чемоданом. Раньше все, что брал в рейс, умещалось в хозяйственной сумке.

Прошлое… счастливое… Сама придумала? Нет, не придумала. Оно было прожито с ним. Прошлое, которое называлось юностью. Пусть юность не по годам. Но разве дело в годах?! Юным было ее чувство.

Вот уезжает… И уезжает навсегда. Женским чутьем угадывала — что-то еще можно вернуть, если поехать в порт, подняться по трапу на «Иртыш», пойти в Николаев. Там целых три дня вместе. Когда муж и жена перед рейсом в одной каюте, забываются не только обиды.

Прощание с женой там, на судне, — прощание с домом, с берегом. Особое прощание. Впереди неизвестность, потому что, какими бы современными ни были корабли, море всегда остается морем с его тревогами и опасностями, а человек в рейсе может рассчитывать лишь на себя и своих товарищей.

Вероятно, не бывает людей, которые не испытывали, пусть даже неосознанной, грусти прощания со своими берегами, и пока кто-нибудь из близких здесь, в каюте, значит, и берег еще здесь, значит, моряк еще дома.

Надо только поехать на «Иртыш», подняться по трапу.

Но именно этого она не сделает. Не воспользуется настроением.

В комнате он даже не убрал после себя. Все раскрыто, разбросано. И записка:

«Не стоит афишировать развод. Славы это не принесет ни тебе, ни мне…»

Жалкая предусмотрительность. Очень важно там, в детском саду, является ли «Ленаванна» женой Терехова или нет. Очевидно, важно для него. Не к чему Терехову сообщать в кадры об изменении семейного положения. Не сообщать спокойнее.

Не будет она ничего тут убирать. Взяла письмо, которое еще утром написала сыну, пошла на почту. Возле автобусной остановки ее окликнули.

— Ну, тут вы уже не скажете, что нарочно вас дожидался, — здороваясь, весело сказал Владимир Федорович и поставил рядом с собой небольшой чемоданчик.

— Уезжаете?

— На два дня. Приглашен в гости.

Когда он назвал станцию, а потом село, в которое ехал, она удивленно воскликнула:

— Не может быть! Вы правду говорите?

— Чистейшую. А что?

— Так ведь это моя родина. Я там жила. Правда, потом мы переехали в другое село к родителям моего отца. Мне было уже семь лет, когда мы переехали, и я хорошо помню родные места, — взволнованно говорила Елена Ивановна. Детство. Оно пахло разогретыми травами, нежным цветением виноградных лоз. Детство вставало живым золотом хлебов, ослепительным — хоть через цветное стеклышко смотри — сиянием неба. Звенело трелью жаворонка и урчанием чудища — комбайна. И виделось детство ливнями, пузырьками в лужах и радостной зеленью мокрой листвы.

— А я думал, вы — ленинградка.

— Нет, я родилась здесь, на Украине.

Он некоторое время смотрел на ее словно помолодевшее, немного торжественное лицо и вдруг решительно сказал:

— Второй раз такого совпадения не будет! Мы едем вместе!

— То есть, как? — растерялась Елена Ивановна.

— Очень просто. Возьмем билет в Раздельной. Сейчас уже не успеем. Едем на свадьбу. Мой бывший ученик пригласил. Специально в город приезжал.

— Но… я ничего с собой не взяла. И работа. — Елена Ивановна уже знала: поедет, непременно поедет.

— Какая работа? Завтра воскресенье, — доносился до нее голос Владимира Федоровича, пока они шли вдоль перрона к вагонам.

— Не одета для торжественного случая. Подарка нет.

— Подарок есть.

— И письмо надо отправить.

— Отправим нашим же поездом. Повезут прямо в Москву.

Убегала платформа, убегали городские дома, трубы заводов, и неизведанное чувство облегчения, отрешенности от горестных раздумий, забот и хлопот охватило Елену Ивановну. Она смотрела в окно, позабыв обо всем, что осталось там, в городе, и улыбалась.

Владимир Федорович взял письмо и ушел к проводнику, дожидаться Раздельной. А Елена Ивановна, так неожиданно вырванная из круговорота дел, которых не переделать, имей даже две, даже три жизни, все сидела, словно убаюканная мягким покачиванием вагона, монотонным стуком колес, и далекое прошлое возникало в ее памяти.

Оно казалось безмятежным и ясным, ее далекое детство. Семилетняя Оленка с соседскими ребятишками, Сенькой и Катрусей, собирают в поле колоски, помогают взрослым с сознанием своей значимости. Правда, на троих одни грабли. Пот катится по щекам, по спине — они работают, старательно подражая взрослым, работают истово, без передышек. Потом — ставок! Взявшись за руки, она и Сенька бегут по вязкому илистому дну, падают в воду, поднимая радугу брызг. А Катруся не в силах преодолеть отвращения к пиявкам. Она сидит под огромным кустом боярышника, беленькая, чистенькая, с мягкими льняными волосами, заплетенными в тугие косички.

Угнали Катрусю. Не вернулась из фашистской неволи. И Сенька погиб. О нем было написано в газете: летчик Семен Касьяненко принял неравный бой. О Катрусе узнала, когда первый раз после войны приехала из Ленинграда в санаторий. Ехала в Одессу, чтобы побывать в селе, где родилась. Грустная была поездка. По пути разбитые вокзалы, заросшие травой воронки, траншеи, покореженное железо.

Сгорело село. Новые хаты среди опаленных черных стен. Родных никого не осталось. Надеялась увидеть знакомых. Никого. Люди все новые, которые не помнили ее, и она их не помнила.

Бродила по селу, прошла вдоль вырубленной посадки у железнодорожного полотна. В этой посадке у них с Сенькой и Катрусей были свои тайники. Прятали в них дичку — зеленые яблоки и маленькие терпкие груши.

Больше не ездила в родное село. А сегодня услышала о Зеленом Куте, и опять властно потянуло домой.

Уходя всем сердцем в дорогое прошлое, она недоумевала, почему не решилась еще раз поехать.

К станции поезд подошел глубокой ночью. Однако на перроне Владимира Федоровича ждали Ваня с Лесей — жених и невеста, их родители, родственники. Встречали так, словно приехавшие были самой близкой родней.

— Вот уговорил Елену Ивановну, тоже, в общем, учительницу, вместе ехать. Она родом из этих мест, — оживленно пояснял Владимир Федорович Ване и всем встречавшим.

— Спасибо, наш самый дорогой гость! И вам спасибо! — Маленькая, худенькая, в мальчишечьей замшевой куртке невеста обняла Елену Ивановну. Широко открытые светлые глаза, белый завиток на лбу. Как похожа Леся на ту дивчинку у ставка.

Леся не отходила от Елены Ивановны, словно что-то и впрямь роднило их, хоть успели сказать друг другу всего несколько слов. Увела к себе незнакомую гостью, постелила ей в парадной комнате, уставленной полированной мебелью, с рушниками на стене и горой вышитых подушек на кровати.