Ян Винецкий - Человек идет в гору

— От имени всех девчат… носи на здоровье!

— Рубашка счастливая. Теперь от девушек отбою не будет! — смеясь, заметила Тоня.

Зайцев взял сорочку и, не выпуская руки Гульнур, сжимал ее с такой силой, что она едва сдерживалась, чтобы не скривиться от боли: минута для подобной гримасы была крайне неподходящей.

— Полагается поцеловать юбиляра! — крикнул Глеб, подмигнув товарищам.

— Да-да! — поддержали озорные голоса ребят. — Поцеловать!

Гульнур, наконец, освободила онемевшую руку и, скользнув по крикунам лукавым взглядом, ответила:

— Согласна… когда Якову исполнится… трижды двадцать!

Все засмеялись.

К Зайцеву подошел дед Ипат. Он положил свою узловатую теплую руку на крутое плечо молодого токаря.

— Счастливый ты! Когда мне стукнуло двадцать лет, я только стружку убирал да за водкой-селедкой для токарей бегал.

И предложь кто-нибудь Путилову либо его акционерной компании юбилей рабочего справить, — подумали б — рехнулся человек. — Дед Ипат достал из кармана штангенциркуль. — На, бери. Еще на Путиловском он мне служил.

Берег я его, в шелковом платочке держал. Бери!

Яков вдруг почувствовал, как у него защипало в главах. Он принял из рук деда Ипата штангенциркуль и обнял старика, крепко прижался к его седой бороде розовым лицом.

Они долго стояли обнявшись — старый и молодой, — а кругом хлопали в ладоши, кричали что-то приветливое и шутливое, шумно двигая стульями.

Когда подошел черед говорить парторгу, Тоня поправила рукой волосы, переглянулась с Чардынцевым и, улыбаясь, начала:

— Обычно на юбилеях не принято говорить о недостатках, но мы отступим от этой не совсем хорошей традиции. Вместе с подарками мы вручим сегодня Якову и наш счет. Не кажется ли тебе, дорогой юбиляр, что ты засиделся на трех нормах? Слов нет, три нормы — хороший показатель. Но предел ли это для Якова? Неужели нельзя двигаться дальше?

Теперь второй вопрос. Вы знаете, какая сейчас пародия распевается по цеху?

Вот от чего не освободилась твоя бригада, милый юбиляр!

Чардынцев улыбался. Он был доволен речью парторга второго механического.

Яша Зайцев глубоко и часто дышал, словно он только что пробежал большую и непривычно трудную дистанцию.

Яркая кровинка комсомольского значка алела на отвороте темной спецовки.

— Спасибо!.. За дружеские слова… за подарки. Особое спасибо Антонине Сергеевне! Она нарушила юбилейную традицию и хорошо сделала. Мы принимаем ее слова как наказ партийной организации нашей бригаде. Низко мы еще летаем, правильно поют про нас! — Зайцев обливал пересохшие губы, шумно перевел дыхание. На круглых щеках его зыбились лукавые ямочки. — Только и я нарушу традицию, товарищи! Обычно юбиляры не просят подарков, а я, пользуясь случаем, прошу у Ивана Григорьевича подарка.

Добрывечер встретил его слова доброжелательным вниманием. «Интересно, что ты еще надумал, милый мой?». — было написано на его лице.

— Я прошу немного: переоборудовать станки в нашей бригаде.

— Мы их недавно переоборудовали! — ответил Добрывечер.

— Слышали, от нас требуют новых скоростей, а для этого нынешней мощности не хватает.

— Конкретно, что же вам надо, хлопцы? — спросил Добрывечер, вынимая блокнот.

— Первое: вместо пятикиловаттных установить моторы в тринадцать с половиной киловатт.

— Не знаю, достанем ли сразу… — неуверенно проговорил Добрывечер, записывая.

Ребята из зайцевской бригады разом всполошились:

— А уж это вы побеспокойтесь!

— Не знаю — легче всего сказать!

— Соревноваться, — так уж всем: и начальству и нам!

«Ишь, токарята! — удивился про себя Добрывечер, — давно ли из ФЗУ пришли, а уже с начальством басом разговаривают!»

Он вспомнил четверостишие в последнем номере «Резца».

— Второе, — продолжал диктовать Яша: — заменить ременную передачу фланцмотором. Третье: вместо трехкулачкового патрона поставить пневматический.

— Послухайте, хлопцы, — хитровато прищурился Добрывечер, — вы все просите, а шо же вы собираетесь дать сами?

— А это вы потом увидите, — коротко ответил Яша.

— Согласен! — сказал Добрывечер, протягивая Зайцеву руку. — Цех набирает добрый темп. И твоя бригада в нем далеко не последний винтик.

— Спасибо, Иван Григорьевич! — проговорил Яша, сжимая пальцами крепкую, будто из железа, ладонь начальника цеха.

Девчата неожиданно расступились, и белый, сверкающий перламутровыми ладами баян разливисто заиграл плясовую.

Чуб Вани Никифорова лихо повис над быстрыми пальцами.

— Шире круг! — крикнула Наташа и, выйдя не середину, лебедем поплыла к Зайцеву, в лад шевеля плечами.

Яша сбросил спецовку, расстегнул ворот рубахи и начал отбивать ногами безудержную, отчаянную дробь. Потом, лихо раскинув руки, пошел вприсядку, волчком завертелся вокруг Наташи.

— Вот это скорость! Тысяча оборотов в минуту!

— Наташа! Не подводи бригаду! — подзадоривали со всех сторон. Уже бисером пота густо покрылось распаленное лицо Наташи, и Никифоров чаще косил глазами на танцоров, а Яша плясал и плясал, выбрасывая все новые коленца, неистовый и счастливый…

Добрывечер лично руководил переоборудованием станков бригады Зайцева. Когда Петр Ипатьевич стал устанавливать проводку для сжатого воздуха и какой-то новый неизвестный агрегат, Яша озадаченно спросил:

— А это что за штука?

— Не штука, а тормоз, — поправил Петр Ипатьевич, — Иван Григорьевич изобрел.

Добрывечер улыбнулся:

— Сколько раз, Яша, тебе приходится останавливать станок за смену?

Зайцев пожал плечами:

— Бог его знает… не считал!

— Напрасно! А все-таки приблизительно сколько?

— Ну, раз триста, не меньше.

— Триста, — повторил Добрывечер. — А эта штука дает возможность экономить на каждой остановке тридцать секунд. Посчитай, сколько времени подарил я твоей бригаде?

— Сто пятьдесят минут… Два с половиной часа в смену! — воскликнул Зайцев, и на заалевшем лице ярче-проступили золотистые колоски бровей. — Спасибо, Иван Григорьевич!

— Погоди благодарить. Я мужик корыстный: дал вам два с половиной часа, а потребую в три раза больше.

— Дадим! — уверенно ответил Зайцев.

Добрывечер переглянулся с Петром Ипатьевичем.

— Мне рассказывали, — проговорил он, — что ты сконструировал какие-то мудреные кулачки.

«Ну вот, уже все знают!» — подумал Яша и широко улыбнулся. Он не умел скрывать своих замыслов. Только возникала в нем какая-нибудь идея или предложение, как он уже рассказывал о них товарищам.