Анна Лупан - Обрести себя

Арион схватил папиросы и спички, вышел на улицу, надеясь излить остаток ярости на ту, которая испортила ему сон. Но за дверью было пусто. В темноте на дворе не чувствовалось человека. Только Черчел полаивал за сараем. Арион глубоко вдохнул свежего воздуха, еще и еще раз. Хотел прийти в себя. Здорово взбудоражила выходка Иляны. Он обошел весь двор, позвал Черчела, взобрался на погреб и сел там, углубившись в печальные размышления.

Дети, ради которых он никогда ничего не жалел, вдруг обернулись к нему непонятной стороной. Любимая дочь Иляна, которую он берег пуще глаз, оказывается, имеет кроме известной всем жизни другую — темную, тайную, скрытую даже от родителей. Анка смотрит на отцовский очаг свысока, презирая его, как чумное место, от которого нужно скорее унести подальше ноги. Даже Викторица, а уж она видела от него только добро, и та предпочла идти нянькой двоих детей, чтобы только сменить кров над головой, словно его крыша — заразная. Арион никогда не верил в бога, даже в детстве, когда эту веру вбивали ему в голову. Однажды на уроке закона божьего, когда батюшка Савва Курнуц, благочестивый и полный достоинства, разгуливал между парт, медовым голосом рассказывая о том, как бог за шесть дней сотворил мир, Арион, тогда совсем ребенок, поднялся и наивно спросил:

— А почему бог не поработал еще денек, чтобы сделать все по-настоящему, как положено?

Этот наивный вопрос был истолкован как богохульный. Чтобы таких кощунственных мыслей больше не приходило ему в голову, Арион вынужден был слушать следующий урок, стоя на коленях на полу, посыпанном кукурузными зернами. Только эти зерна, вместо того чтобы изгнать из его головы богохульные наклонности, наоборот, распаляли его. Стоя на коленях и размышляя над случившимся, он в конце концов дошел до такого умозаключения: всевышний — тунеядец, да еще невиданный: проработав всего шесть дней, он с тех пор бездельничает, спит или созерцает то, что когда-то в древности сотворил. Арион сознавал, что грешно так думать, но иначе не мог направить мысли — они сами, нахально лезли, как мухи в глаза перед дождем. Если бы отец Савва был более благодушным, мальчик, может быть, исповедался бы ему, но батюшка был человеком суровым, и Арион не решился сделать это. Так и остался он под бременем запретных мыслей.

В ту тревожную ночь, сидя в одиночестве на погребе, словно на заброшенном острове, Арион, смиряя кровоточащее сердце и забыв, что он не верит в бога, мысленно обратился к всевышнему точно так, как делала его жена в минуты тяжелых испытаний: «Господи, если уж таков порядок и каждый должен родить наследников для продолжения рода, то почему ты не отпустил детям и немного ума, почему они такие жестокие и бессердечные? Как тяжело родителям отдавать им все, не получая ничего взамен. Иль ты сам коварен, как и они? Где же твоя доброта? Ведь ты меня сотворил по своему образу и подобию — полагалось бы тебе хоть немного походить на человека. А ведь говорят, что мои дети из лучших. Что же делать тем, у кого дети еще хуже? Ну, чего молчишь? Опустись со своих высот, куда тебя вознесли подхалимы и фарисеи, сядь рядом со мной, давай поговорим с глазу на глаз, как положено между мужчинами у нас на земле. Убедишь меня в своей правоте — я навеки твой. А нет — не обижайся. Ты только не говори, что наказываешь меня за грехи моего отца, а моих детей — черт знает за что. Такие басни меня не убедят. Ты мне лучше скажи, почему мой очаг, где я все справедливо распределил и никого не обошел, стал тесен всем? Почему ты разбрасываешь зерна одного колоса куда попало, допуская, чтобы одно семя оказалось в тепле и влаге, а другое — в бесплодных камнях и песке? Почему ты губишь побеги, почему иссякают источники, гибнут птенцы? Ты не натравливай отца Савву с кадилом против моих убеждений, а растолкуй все мне, простому крестьянину, чтобы в твоих словах я нашел хоть один правильный ответ на те тысячи вопросов, которые меня мучают, не дают спокойно спать сейчас, когда лучшая из моих дочерей раздавила мне сердце, как случайно раздавливают каблуком помидор в огороде».

Но мольба Ариона осталась без ответа. Небо, как всегда, сонливо моргало звездами. Арион прилег, слушая тишину. Никакая музыка не утешала его так, как голос природы. Он слышал все, вплоть до того, как поднимаются соки в деревьях и набухают фрукты.

Когда пришла Мадалина позвать его в комнату, в пачке уже не оставалось папирос. Третьи петухи пропели, и на востоке заалела полоса, словно за горизонтом начался пожар.

— Ну их к лешему, Арион, пойдем в дом. Усни хоть на часок.

— Да чего зря дразнить сон, не видишь — день занимается. Схожу в сад. Поспели ранние яблоки, и прошлой ночью, кажется, уже наведывались непрошеные гости…

Он умылся холодной водой, оделся и направился в сад. Но только Мадалина вернулась в комнату, как он решительно переменил направление — пустился к сельсовету, а оттуда направился к Жене. Деревня еще спала. Одни петухи неистовствовали. Дом Жени был погружен во тьму.

— Эти спят по-барски, — подумал Арион, забыв, что еще, в сущности, ночь.

Он подошел к двери, сильно постучал. Исконный крестьянин, Арион не считал за труд работу Влада и Жени. Что заведующий клубом, что библиотекарь — один черт, целыми днями бьют баклуши и получают даром деньги от государства. Так что будить их не зазорно в любое время суток. На стук вышел Влад в трусиках и майке. Арион про себя отметил, что грудь у него круглая, как колесо у подводы. «Словно лошадь, которую кормят ячменем», — подумал Арион.

Отношения между тестем и зятем складывались довольно своеобразно. Им было хорошо, пока они находились вдалеке друг от друга. Встретившись, оба испытывали желание расстаться, хотя обменивались вежливыми словами и улыбками. В клуб Арион ходил изредка, и то лишь на собрания да в те редкие случаи, когда Мадалина поднимала скандал, что он ее не выводит на люди. Чтобы утихомирить бурю, Арион бросал тогда все на произвол судьбы и шел с ней в кино. При этом не имело значения то, что фильм попадался старый, который они видели уже не однажды. Такой вылазки хватало на год, иногда и на больше.

Обычно в клубе Арион видел зятя играющим в шахматы. И Арион, не искушенный в клубной работе, решил, что его должность состоит из этого самого времяпрепровождения. Влад, увидев тестя, всегда удостаивал его рукопожатия, интересовался, не стал ли тот совсем вегетарианцем, потом со снисходительной улыбкой предлагал сразиться в шахматы. Эта улыбка вызывала в Арионе злобу, но он молчал, делая вид, что не слышит предложения зятя. Иногда Арион допускал, правда, озорную мысль: «Возьму и выучусь играть в эти деревяшки, утру нос сопляку». Но дела захватывали его вновь, и он быстро забывал задуманное. К тому же, расставшись с Владом, он вновь обретал душевный покой и не испытывал желания увидеться с ним даже за клетчатой доской. Есть люди, с которыми любо встретиться. Ничего от них не получаешь, ничем не обязан им, а увидишь — легче на душе и все спорится. Зато есть и такие, встретившись с которыми, весь день потом считаешь испорченным. Влад одним своим видом портил Ариону настроение.