Анна Лупан - Обрести себя

Однажды вечером, вернувшись с работы, Илиеш не застал матери дома. Торопливо съел кусок хлеба с помидорами и лег спать. Уснул сразу и даже не услышал, как она вернулась.

— Я погуляла немного у Евлампии, — сказала мать на другой день.

У нее лихорадочно светились глаза, на лице пылал свежий румянец. Казалось, кто-то осветил ее душу, как в те дни, когда был жив Роман. Через неделю она вынесла свою постель на завалинку.

— Очень душно в комнате, — сказала она, словно желая оправдаться.

Проснувшись как-то ночью, Илиеш услышал под окном приглушенный шепот. Он слез с печи, напряг слух. Нежный голос матери смешивался с мужским. Понятно… Он замер. Грудь обожгло. Ему захотелось с силой распахнуть дверь в сенцы и заорать: «Я все знаю!» Но Илиеш не сделал этого. Он полез обратно и всю ночь не смыкал глаз, чувствуя себя покинутым, обманутым. Опять одиночество. Единственный на свете родной человек делил свою любовь с другим, чужаком, скрытно от людских глаз. Илиеша даже не тянуло, узнать, кто этот незнакомец.

Когда рассвело, Илиеш направился в поле — ему не хотелось встречаться с матерью. Но она увидела его.

— Что с тобой, Илиеш? Чего ты встал ни свет ни заря?

— По холодку лучше работается, — буркнул он под нос.

С того дня отношения между ними резко изменились. То ли она чувствовала его обиду, то ли ей было вовсе не до него. Она часто и надолго уходила из дому. Когда разговаривала с ним, глядела куда-то в сторону, словно думала о чем-то другом. Начинала какое-нибудь дело и бросала его на половине. Все валилось у нее из рук, она не знала, за что браться. Он же следил за каждым ее жестом, каждым движением. Иногда поступал матери назло, не слушался и во что бы то ни стало хотел вывести ее из себя. Все являлось теперь ему в совершенно другом свете, чем несколько лет назад. Тогда он был еще ребенком, многого не понимал, а ныне все тайны взрослых казались ему вполне понятными, и он считал себя вправе судить их.

Как-то раз, когда Илиеш собрался спать, Ангелина задержала его:

— Погоди, Илиеш, успеешь выспаться, ночи сейчас длинные.

Мальчик соскочил с печки: что дальше? Ангелина опустилась перед ним на трехногий стульчик. Она смущенно гладила свои колени, зная, с чего начать. Ангелина считала своим долгом посоветоваться с сыном, перед тем как решиться на такой шаг. С трудом заговорила:

— Трудно жить на свете, Илиеш!

— Нелегко.

— Особенно вдове…

То ли он предчувствовал, что последует, то ли не знал, что ответить, но промолчал.

— У меня сердце разрывается на части, когда вижу, как ты маешься, надрываешься от труда и забот. В твои годы нужно еще расти. Без подмоги хозяйство и вовсе захиреет. Я подумала, не выйти ли замуж…

Он спросил угрюмо, с нескрываемой враждой:

— За кого?

Щеки Ангелины чуть покраснели, в уголках губ мелькнула улыбка:

— Ты знаешь его, он уже бывал у нас…

— Чулика?

— Да.

Лампада часто-часто замигала, словно плача. Святой Николай завертелся вместе с Илиешем. Стол, стулья сорвались со своих мест и стали бешено крутиться. Из каждого уголка щерились белые, как мел, изрытые оспой, как у Чулики, лица. Несколько позже, едва удержавшись, он сказал:

— Выйдешь за него — уйду куда глаза глядят.

— Я не могу иначе, Илиеш.

— Тогда зачем меня спрашивать?

…Через несколько дней Ангелина вышла замуж. Венчал их поп Аввакум на исходе дня — скрытно, без всякой огласки. Времена тяжелые, затеять свадьбу не на что. Кроме того, не резон подымать большой шум: еще не заросла как следует земля на могиле Романа.

Свадебный стол устроили у Ангелины. Собралось несколько соседей, пришли Евлампия с Сидором. Чулика сидел во главе стола в расстегнутом пиджаке, так что виднелась цепочка от часов (редкая вещь в те времена), которую он носил поверх жилетки.

Илиеш одиноко и грустно сидел во дворе с молчаливым страданием в глазах. Перед тем как пойти в церковь Ангелина вдела ему в петлицу букетик искусственных цветов. Илиеш сорвал его и сунул в карман. Чтобы не слышать криков пирующих, он пошел к погребу, сел на камень. Если бы была Лимпиада или дедушка, можно было бы пойти к ним. А так он должен смириться, слушаться этого человека с лукавой речью и зелено-желтыми, как желчь, глазами. Илиеш со злостью обрывал бумажные бутоны материных цветов и разбрасывал их по грязи двора. Пришла Ангелина.

— Илиеш, сынок, зайди…

— Не пойду.

Никогда еще у нее не чесалась рука задать ему трепку, как сейчас. Но она сдержалась — в доме полно народу. Она стояла рядом с ним в белом платье, с дешевыми бусами на шее, но без фаты — неудобно, все-таки не девчонка.

Дул холодный и влажный осенний ветер. Кое-где в селе вспыхивал свет, и огоньки, помигав немного в темноте, быстро гасли. Люди экономили керосин. Илиеш, безразлично насвистывая, обнял руками свои острые коленки. Ангелина задыхалась от ярости. Она решительно схватила его за плечо:

— Пошли в комнату, говорю! А то залеплю так, что кровью обольешься.

Он равнодушно ответил, хорошо зная, что она не ударит:

— Бей!

Из комнаты вышел Тоадер Мунтяну. Он сразу понял, что между матерью и сыном происходит неприятное объяснение, и подошел поближе.

— Оставь, Ангелина, не огорчайся. Иди, ухаживай за гостями. Я поговорю с ним.

Мунтяну был навеселе. Вынул табак, кукурузный лист и скрутил цигарку. Тоадер вообще говорил мало, но с толком. Он славился рассудительностью, житейской мудростью. Если кто-нибудь уж слишком усердно пересчитывал ребра жене и та убегала из дому, Тоадера просили привести ее обратно. Если подрались два соседа и дело вот-вот могло дойти до суда, мирил их тоже он. Тоадер умел смягчить любого, каким бы злым тот ни был.

— У жизни, Илиеш, свои законы, — начал он издалека. — Иногда тебе кажется, что делаешь добро, а выходит зло. Ты не горячись. Будь терпеливей. Чулику не стоит отталкивать, поверь. Он, правда, скуповат. Но, как говорится, и на солнце есть пятна. С ним не пропадешь. У него всегда найдешь копейку, кусок хлеба. С сумой не пошлет тебя.

— Не нужны мне его деньги, — вырвалось у мальчика.

— Идет война, Илиеш. Мир полон сирот и вдов. Ангелина одна пропадет. Она тебе же добра желает. Ей хочется, чтобы и тебе было хорошо, чтобы ты не знал нужды. Ведь дедушка твой сидит в тюрьме, власти косятся на вас. А Чулика при деньгах. Деньги откроют все двери, как разрыв-трава. Ты не должен судить ее. Она тебя носила под сердцем… Мать.

Слова Тоадера как-то размягчили мальчика. На него напала острая жалость к матери, и он заплакал.

Вскоре Илиеш вошел в хату.

Гости были пьяны. Чулика посадил паренька рядом с собой.

Илиеш норовил отстраниться и жался к матери.

— Одичал он из-за этой войны, — заступалась за него Ангелина.