Анна Лупан - Обрести себя

— Ничего, отойдет. Мы же друзья…

— Многих вам лет! — поднял стакан Тоадер.

— Да будет у вас согласие и доверие, — произнесла Евлампия благоговейно.

— Да, доверие, — поддержал ее Сидор, поглаживая стаканчик.

— Выпьем, выпьем! — яростно закричал Истрати.

— Вино подобно человеку. В нем кипит и зло и добро. Мера нужна, — успокаивал его Тоадер Мунтяну.

Раскрасневшаяся, разгоряченная Ангелина положила руку на плечо Чулики, закатила глаза и запела жалобную песню:

Пела она протяжно, слабым, но приятным голосом. Илиешу было приятно ее слушать. Он осушил стакан не поморщившись. Веселость гостей не заражала его. Хотелось заснуть под мамину песню, как некогда в колыбели. Но где-то в груди не стихала боль. И примирение казалось зыбким, непрочным.

Илиеш с Ольгуцей сидели на желобе у колодца. Они рассказывали друг другу всякие истории. Девочка вытянулась за зиму. У нее были полные и красивые ноги. Под жесткой домотканой кофточкой стали округляться груди.

Просыхали дорожки. Кое-где еще белели пятна снега, но солнце пожирало его на глазах. От земли подымался теплый пар. Под заборами прорастала трава маленькими блеклыми стрелками с кроваво-красными кончиками.

— Уже весна, — сказала Ольгуца, приминая ногой кочку.

— У нас во дворе не осталось ни пятнышка снега, — похвалился Илиеш.

Он тоже подрос, но казался еще маленьким. На нем был коричневый армячок, на ногах — ботинки с деревянными подошвами и чулки из крашеной шерсти. Ангелина хорошо одевала его, чтобы все видели: отчим не держит пасынка в обносках.

Небо было светло-синее. На верхушке клена щебетали ласточки. В воздухе мельтешили пчелы.

У Ольгуцы были длинные и влажные ресницы. Когда веки опускались, казалось, что заходит солнце. Илиеш украдкой глядел на нее. Что-то приятно щекотало сердце. Он сидел бы целыми днями и разговаривал с ней.

Девочке тоже не хотелось уходить. Среди невзгод, которые принесла война, эти несколько минут у колодца были для них маленьким светлым оконцем.

— Ты можешь поднять полное ведро двумя пальцами? — спросил Илиеш.

— Могу… — Вся дрожа от сокровенной радости, она нагнулась, чтобы доказать ему.

— Ты сильная. А одним пальцем можешь?

У перелаза мелькнула серая шапка Чулики. Его сейчас особенно работой не заваливали, и он большую часть времени вертелся дома.

— Высохнет вода, парень! — крикнул он через забор.

В его словах Илиеш всегда чувствовал насмешку. А в эту минуту за «парня» он растерзал бы его. Илиешу казалось, что Чулика нарочно подчеркивает его маленький рост и худобу.

— Дьявол! — процедил он сквозь зубы, не трогаясь с места.

— Как бы не услышал — побьет! — предупредила его Ольгуца.

— Пусть только попробует!

— А меня отец бьет…

— Если ты позволяешь ему!

— А что мне делать?

Илиеш задумался. В самом деле, что могла сделать Ольгуца с таким верзилой, как Истрати, которого боялся даже он, хоть и не был его сыном. Не получив никакого ответа, Ольгуца продолжала:

— Ничего, осталось не больше чем два года, и все…

— То есть как «все»?

— Через два года выйду замуж или…

Он не дал ей закончить. И того, что услышал, было достаточно, чтобы его бросило в пот.

— Ты выйдешь замуж?

— А что ты думаешь? Все девушки выходят замуж.

Из-за забора опять послышался голос Чулики:

— Что ты там делаешь? Выкачиваешь весь колодец?

Илиеш не обратил внимания. Другое волновало его сейчас. У него в ушах, как колокол, звенело: «Все девушки выходят замуж». Значит — решено! Может, у нее есть кто-нибудь? Конечно есть, иначе она не говорила бы о замужестве. Значит, через два года не будет весны. Не будет ни желоба у колодца, ни густых ресниц… А он-то думал, что все это вечно, что пройдут годы, его возьмут в армию, он будет помнить каждое слово, сказанное ими когда-то, тосковать по ней, а она будет ждать. Его.

Со двора вышел Чулика. Он был сердит. Упрямство Илиеша вывело его из себя.

— Послушай, парень, сначала смотри за делом, а потом — за девушками.

Он нагнулся, взял ведро и ушел.

Илиеш побагровел. Устроить ему такое, когда рядом Ольгуца! Если бы у него хватило сил…

— Иди, — подтолкнула его Ольгуца, — а то влетит.

— Мне все равно…

Он равнодушно двинулся за Чуликой, шагая медленно, чтобы Ольгуца не подумала, будто он спешит.

Прошло несколько месяцев с той поры, как Чулика зажил под их крышей, но отношения между ними не изменились. Илиеш не называл его ни отцом, ни по имени. Избегал, насколько возможно, а если не удавалось, обращался на «вы». Чулика не бил его, не ругал. Напротив, старался, чтобы между ними был мир и согласие. Он делал это ради Ангелины. Кроме того, берег и себя. Нервы у него пошаливали, малейшее волнение было вредно ему. Иначе он избил бы пасынка до полусмерти. Илиеш действительно стал невыносимо упрям. Стоило бы вразумлять его время от времени. Чулика иногда обжигал его словом. Он знал, что слово порой бьет больнее, чем палка.

Одни считали Чулику хорошим и рассудительным человеком, другие — наоборот. Во всяком случае, он не переступал порога корчмы. Был бережлив. Вел записную книжку, где отмечал все доходы и расходы.

— Денежки счет любят, — частенько говорил он.

Вообще же он был не дурак вкусно поесть, любил хорошо одеваться.

— На свете нет ничего важнее, чем кусочек хлеба вовремя и стаканчик перед обедом, — говорил он.

Он снова размалевал горницу и кладовку — разукрасил стены крупными цветами подсолнуха. Женщины со всего села приходили любоваться его работой. Они охали и жаловались, что нет деньжат расписать и свои хаты так же.

— У него золотые руки, — хвасталась Ангелина и тут же жаловалась на сына: — А Илиеш упрямится, не хочет учиться этому ремеслу.

Женщины сочувствовали ей, но как только уходили, хулили ее. Они завидовали, что ей везет в жизни, что ей попадаются хорошие мужья. С Романом она не знала, что такое поле, а теперь и этот приносит ей деньги пачками.

В самом деле, Ангелине жилось хорошо. Несчастье и бедность забывались. Она пополнела, стала неплохо одеваться. С каждым днем она все больше отдалялась от Илиеша. Чулика баловал ее, называл ласкательно Линой, не стеснялся проявить свои нежные чувства даже при посторонних.

Илиеш стал злым, непослушным. Когда, как говорится, вожжа попадала ему под хвост, и думать было нечего, чтобы сладить с ним. Отчима он не терпел. Его выводила из себя Чуликина манера смеяться, улыбаться, садиться за стол. Он всякий раз отворачивался, когда видел, как тот подходит к матери, чтобы приласкать ее. Ему было противно. Он похудел, стал чуть ли не прозрачным. В глазах застыло страдание. Ангелина с недоумением пожимала плечами: что происходит с ребенком?