Анна Лупан - Обрести себя

— Будь послушным, Илиеш. Не иди наперекор, не пререкайся. Ласковый теленок двух маток сосет, — поучала его Ангелина на прощание.

— Я не теленок.

— Никто этого не говорит. Боже, какой ты стал невыносимый!

— Хорошо, хорошо, иди, — сказал он, с любопытством оглядываясь вокруг.

Двери складов распахнулись, и оттуда вырвался целый рой девушек, спешивших в столовую. Он стоял рядом с матерью на белых, словно только что вымытых, ступенях каменной лестницы, которая спускалась к главным воротам. Чуть подальше в аллее разговаривали Чулика и Руга — человек, на попечении которого оставался Илиеш. Они, очевидно, кончили беседу, так как Чулика делал Ангелине знаки, чтобы она уходила.

— Я стараюсь ради тебя, Илиеш, — убеждала Ангелина сына. У нее болело сердце — он так расстается с ней. Будто каменный, даже не плачет.

— Хорошо, хорошо, иди! — повторил Илиеш.

— Говорят, Руга хороший человек…

Она поцеловала его несколько раз, затем потянула за собой, чтобы он попрощался с отчимом. Чулика дружески похлопал его по плечу:

— Пиши. Не заставляй мать переживать из-за тебя. У нее и так много горя.

— Я могу его шлепнуть иногда? — поинтересовался Руга.

Ангелина, как наседка, бросилась защищать своего цыпленка:

— Ни в коем случае! С ним нужно по-хорошему!

— Ну, если заработает, то… — начал было Чулика, но не договорил.

Руга весело рассмеялся, обнажив верхнюю челюсть и выставив напоказ крепкие, белые как снег зубы.

— Я шучу. Все будет хорошо. Не беспокойтесь.

Илиеш остался.

Только одна Евлампия проводила на вокзал Ангелину и Чулику. Ей льстило, что у нее будут родичи в самом Кишиневе. Злобно-надменная, склочная, полная мелкого тщеславия, она про себя решила, что наконец вышла победительницей в борьбе с семьей этих невыносимых мужланов Браду. Лимпиада пропала где-то в водовороте войны, старик и Ион — на каторге. А от самого заклятого ее врага, Романа Браду, в Валуренах осталась лишь его могила — горка земли с кустиками ириса и шиповника. Деревенские ребятишки собирались по воскресеньям у этого шиповника и играли в дурачка замасленными картами, сделанными из картона сизого цвета. Часто, прогуливаясь по кладбищу, полная благочестия, Евлампия натыкалась на ребятишек, разгоняя их, чтобы те не поганили могилы и не нарушали покоя усопших.

Евлампии нравилось бродить среди могил, вспоминать ушедших в иной мир, где нет ни страданий, ни обмана. Почти каждое воскресенье она силой вытаскивала Сидора из дому и вела на кладбище. Он шел за ней вялый, послушный, с книгой под мышкой — «Житиями святых». Это была его главная обязанность — сопровождать ее всюду. Он был доволен такой ролью; Евлампия вела хозяйство и не требовала от него ничего. На самом же деле она брала его только для отвода глаз, чтоб не появляться одной. Придя на кладбище, Евлампия оставляла его на каком-нибудь могильном камне; Сидор углублялся в чтение, а она путешествовала по всем уголкам этого царства смерти. В чаще пели птицы, напоминая ей о том, что и здесь торжествует жизнь, что все живое радуется жизни и только она — неприкаянная на земле из-за своей глупости. Болезненное самолюбие не позволяло ей открыться кому-нибудь, чтобы облегчить душу. Евлампия умела скрывать свое истинное лицо. И когда желание побеседовать с кем-нибудь подступало к самому сердцу, она приходила на кладбище, в одиночестве разговаривала сама с собой, с той, какой была когда-то. И перед ней вставала избалованная, красивая девушка, которой судьба сулила счастливое, беззаботное будущее, как это и положено дочери зажиточных хозяев. Все шло как нельзя лучше. Но пришла любовь. И рухнули все устои ее души.

Микандру… Этим парнем гордилось все село. Он обладал таким даром речи, что завораживал даже стариков. Ни одни посиделки и танцы не проходили без него. Когда же он проходил по улице, ему улыбались все девушки и женщины. Улыбнулась однажды ему и она, чувствуя за собой поддержку тридцати десятин земли, которыми владел отец и которые она считала достаточно надежной опорой. Они встречались почти год, пока Микандру не забрали в армию. Перед его уходом они обручились. Взамен любви он оставил ей узенькое колечко. Позже оказалось, что оно было всего лишь позолоченным…

Евлампия оперлась о крест, чтоб не упасть. Листва окружавших ее вишен была желтой. И солнце как будто пожелтело. И вся ее жизнь — не что иное, как маленький, желтый, слегка позолоченный кружок.

Когда Микандру вернулся со службы, он стал реже встречаться с ней. Если и приходил, то, казалось, думал о чем-то другом. Свадьба все откладывалась. Так шло до тех пор, пока она не увидела однажды, как он качает на качелях Лизуню. Тогда она поняла все. Если бы это поняло ее сердце, было бы гораздо лучше. Со временем оно успокоилось бы, и, может быть, Евлампия нашла бы себе другого. А так… Она подчинилась велению сердца, не зная, какое оно злое и жестокое. И сердце толкнуло ее на грех, чтобы снова завладеть своим суженым. Много дней искала она то, что ей было нужно.

Как-то в воскресенье Евлампия собрала у себя в саду девчат и парней. Они играли в путаницу, в жмурки. Затем она предложила новую игру. Кто проглотит зеленое перо лука, тот выигрывает. Поднялся шум, сутолока. Один жевал лук, другой выплевывал, третий давился им под общий смех. Было невиданное веселье. Парни с вожделением смотрели на нее, родители не могли нарадоваться на свою дочку. Евлампия, однако, не видела ничего, кроме позолоченного колечка, которое должно было засиять прежней надеждой. Раздавая лук, она на виду у всех проглотила две зеленые стрелки сразу.

Наконец подошла очередь Лизуни.

— Я не смогу, — защищалась девушка.

— Для тебя я выбрала поменьше.

Лизуня немного поморщилась, взяла стрелку и довольно быстро проглотила ее. А вскоре девушке стало плохо. Что-то сосало под ложечкой, она слабела, теряла сознание. Ей делали ванны, заговаривали от испуга, обкладывали горячими сковородками. Все напрасно. Девушка таяла с каждым днем. Однажды, встретив Евлампию на винограднике, мать Лизуни подошла к ней и спросила без обиняков:

— Послушай, Евлампия, может, ты сделала ей что-нибудь?

Евлампия только обиженно поджала губы.

А через некоторое время прошел слух, что у Лизуни внутри змея. Когда Евлампия увидела, что Микандру везет Лизуню на повозке в больницу, то не одну, а тысячу змей напустила бы на соперницу.

Евлампия ушла в монастырь. Только христовой невесты из нее не получилось. Привыкшая к хорошей жизни, избалованная родителями, она не могла вынести пустоты и холода кельи и через год вернулась в родное село. Почти ни с кем не разговаривала, подолгу сидела дома, остерегалась людей. Каждое воскресенье регулярно ходила в церковь. Стала благочестивой и смиренной, всей душой ненавидела мужчин. Хоть монашки из нее не вышло, но монастырь все же наложил отпечаток на нее. Парни и девушки обходили ее стороной. Постепенно слухи о змее распространились, и село по-своему осудило ее. Все остерегались ее, как болячки. Казалось, накуковала ей кукушка остаться старой девой. Только однажды зимой кто-то привел к ним Сидора в качестве жениха, и она, не раздумывая, пошла за него.