Анна Лупан - Обрести себя

А потом к нему подошел неизвестный мужчина. Илиеш подивился его странному виду. Он был весь желтый — с головы до ног. Сапоги желтой кожи до самых колен, из кожи такого же цвета кепка. Куртка тоже кожаная и тоже отливала желтизной. Илиеш даже протер глаза: не случилось ли чего со зрением? Бывает такой изъян, когда человек видит все предметы в одном цвете. Однако цвет пришельца не изменился. Он стоял в нескольких шагах от Илиеша, словно не решаясь приблизиться. Наконец, осмелившись, подошел и, не сводя глаз с усадьбы Истрати, шепотом спросил:

— И дочь забрали? Не знаете?

Этот вопрос отрезвил Илиеша; он сообразил, что перед ним не кто иной, как тот самый заготовитель, предлагавший Ольгуце руку и сердце. Так вот, значит, какой у него соперник! Бедняга, видно, в самом деле любит Ольгуцу. Теперь им нечего делить, значит, и заочная вражда кончилась. Илиешу стало жалко заготовителя. Хоть и необыкновенный костюм надел, а вид у него невзрачный, потрепанный. Илиеш ответил ему доброжелательно, с сочувствием:

— Да, увезли и дочь.

— В какую сторону, не знаете? — Голос его был вкрадчиво-сладок.

Теперь Илиеш почувствовал к нему неприязнь. Вот прирожденный делец, скажи ему, в какую сторону, — и тотчас же начнет плести интригу и примется выручать с помощью всяких сомнительных средств, лишь бы заполучить Ольгуцу в качестве добычи, урвать свой кусок. Илиеш с издевкой ответил:

— В какую сторону? Повезли покататься на поезде. Ту-ту!…

Заготовитель посмотрел на него как на сумасшедшего и поспешил удалиться. Илиеш опять остался один. Спустя несколько часов пришел Ион, позвал домой. Илиеш попытался что-то объяснить, но Ион серьезно прервал:

— Не смеши людей, пошли.

— Ты же на мельницу уехал. — У Илиеша мелькнула мысль, что Ион заранее знал о высылке кулаков, в том числе и Ольгуцы, потому подался на мельницу.

— Ну, уезжал, а теперь приехал. Да оторвись от этого забора, или я тебя стащу оттуда!

Солнце поднялось высоко, но не жгло, как летом, а грело ласково, в меру. Повсюду копошились крестьяне: один солому складывал в стог, другой вывозил подсолнечные будылья, третий веял зерно, не сумев вовремя заполучить веялку. Неподалеку, у колодца, что на перекрестке дорог, какой-то хлопец заигрывал с девчонкой, а она жеманилась, смеялась так, будто весь мир принадлежал ей и будто все должны были любоваться ею. И лишь один Илиеш потерял интерес к жизни.

Когда подходили к дому, Илиеш остановил Иона:

— Ну как же так получилось?

— Не в моих силах что-нибудь изменить, — отозвался Ион. — Нужно обратиться к власти. И вообще — не устраивай балаган, надоело.

Лимпиада поторопилась накрыть стол, их ожидал зеленый борщ, свежая мамалыга. Илиеш ел, не ощущая вкуса. Обедали молча, не поднимая глаз друг на друга. Между Илиешем и Ионом словно бы опустился невидимый занавес отчуждения. Сидели за столиком, который соорудил когда-то дед Епифан, ели его же ложками, оставленными в наследство. И вот впервые за многие годы стол разделила невидимая граница. Оба они, Ион и Илиеш, были настороже, у каждого было свое мнение насчет событий минувшей ночи.

Ион воспринял эти события с удовлетворением, они для него имели даже несколько сенсационный характер. Лимпиада тоже была довольна: все совершилось по заранее разработанному плану. И, испытывая сострадание к Илиешу (она и не предполагала, что он так сильно переживает), Лимпиада в то же время готова была благодарить судьбу: уж очень пугала ее возможная свадьба и невольное сближение с Истрати. Избави бог от такого родства! Людей такой породы, как Истрати Малай, лучше обходить стороной. Конечно, девушка вроде не походит на отца, да кто их разберет? И волчата, пока маленькие, не кусаются. Лимпиада доверяла народной мудрости: яблоко от яблони недалеко падает. Любовь Илиеша к Ольгуце ее совсем не радовала, но вмешиваться она не хотела, надеялась, что время развеет чувство: когда еще закончится служба! За этот год или Ольгуца выскочит замуж, или ему приглянется другая. В последнее время отношения Илиеша и Ольгуцы стали всерьез беспокоить Лимпиаду. Вот почему теперь, в душе жалея парня, Лимпиада, в общем-то, была довольна. Все устроилось само собой.

Еда не успокоила, а, наоборот, словно бы разбередила рану. Хлебнув несколько ложек борща, Илиеш встал.

— Ешь, — ласково сказала Лимпиада.

— Спасибо, — он словно искал ссоры, говорил раздраженно, — ешьте сами!

Было видно, что внутри у него все кипит. Лимпиада и Ион делали вид, что не замечают его состояния, продолжали хлебать борщ. Ничего, успокоится.

Однако их молчание не утихомирило его, раздражение и злоба искали выхода; внезапно он набросился на родных:

— Вы во всем виноваты! Не могли предупредить. Ты-то, — он обратился к Лимпиаде, — ты-то знала! Что стоило сказать?

Ложка в руке Лимпиады задрожала, борщ пролился на стол.

— Прикуси язык, Илиеш! Ты что, хотел, чтоб я преступила закон?

— Если бы было нужно для Иона, ты бы не раздумывала. А что для вас я? Тут, конечно, закон дороже. Меня можно затоптать.

Ион резко отодвинул миску.

— Говори, да не заговаривайся.

— Да вы хоть знали, какая у нее жизнь была? Истрати относился к ней с матерью хуже, чем к скотине. Вкалывали с утра до ночи, а в благодарность он их еще и бил. Теперь ее же и отправили искупать отцовские грехи. Это называется справедливость!

— Она сама, добровольно, поехала за матерью.

— А вы не могли удержать! Только притворяетесь добренькими, лицемеры! Как-нибудь обойдусь без вас!

— Молчи, сопляк, не то ударю! — Ион вскочил и встал перед Илиешем.

Злое лицо Иона и угроза совсем вывели из себя Илиеша. Он отбросил стул, шагнул вперед.

— Ну, ударь, не стесняйся!

Ему очень хотелось, чтобы Ион ударил, — эта физическая боль облегчила бы душевную. Однако Ион овладел собой, опустил руку, отвернулся, сплюнул:

— Ну тебя…

Если бы Ион ударил, Илиешу было бы легче уходить. А так…

Лимпиада с Ионом не сделали ни малейшей попытки удержать его. Они словно окаменели; молча смотрели, как он складывает свои пожитки. Он понимал, что, уезжая, причиняет им горе. И это радовало его. Ему хотелось чем-нибудь уязвить их, досадить. Пусть и им будет больно. В него вселился бес упрямства и злости. Уходя, он остановился в дверях, издевательски поклонился:

— Благодарю за хлеб-соль.

Ответа не дождался, остающиеся не шелохнулись. Казалось, с его уходом жизнь в этом доме остановится…

По дороге на станцию, там, где тропа сворачивала к мельнице, Илиеш приостановился. Зачем было обижать родных? Ему стало жаль их, он понял, что в горячке совершил непоправимую глупость. В особенности жалко было крестную. Судьба была к ней не очень благосклонной. Сколько потерь и неудач выпало ей на долю, вот и он ей добавил печали. Как она бьется, стараясь поправить и распутать деревенские дела. В такое время быть во главе села не простое дело. И не она виновата, что судьба ему поставила подножку.