Анна Лупан - Обрести себя

Забыв об осторожности, Ольгуца побежала навстречу Илиешу:

— Совсем сошел с ума! Хочешь, чтобы отец услышал?

— Пусть слышит.

— Герой! Залил глаза, теперь ничего не боишься. Чего приперся так поздно?

Ольгуца ворчала, как законная жена. Волосы ее были небрежно стянуты в пучок, поэтому она показалась Илиешу чужой. Он коротко изложил события минувшего вечера, напомнил и об истории с горохом, Ольгуца развеселилась, подобрела, засмеялась.

— Господи, сколько же тебе еще надо набираться ума!

— А ты спала, когда я постучался?

— Как заяц, вполглаза.

— А я, как дрозд, пел. Слышала?

— Еще спрашивает! Иначе почему бы вышла? Боюсь, отец тоже услышал. Еще выползет вслед за мной. Вот будет дело…

Илиеш обнял ее, прижал к себе, искал губами ее губы. Она сперва поддалась его желанию, но вдруг, словно проснувшись, уперлась кулаками ему в грудь, изо всей силы оттолкнула.

— Уходи!

— Что с тобой? Какая муха тебя укусила?

— Спать хочу.

— Значит, гонишь? Не жалко?

— Ни капельки.

— Через неделю захочешь увидеть — буду далеко. Пожалеешь. А я стану ласкать винтовку, называть ее твоим именем.

— Все равно уходи отсюда.

— Тогда я лягу тут вот, у забора. Утром люди пойдут в поле, будут качать головами: «Гляньте, добрые люди, как эта злыдня Истрати мучает бедного парня!»

— Чего ты хочешь?

— Пойдем бродить подальше от этого угрюмого дома. А то в самом деле твой отец выскочит с палкой.

— Куда я пойду в таком виде? Не дай бог кто-нибудь встретится, засмеют.

— А чего скрывать?

— А куда пойдем? Надумал тоже!.. Ладно, подожди, окно закрою. Не то отец заметит.

Через некоторое время они уже выходили из села, мимо огородов спустились в Девичью долину, к Смолите. Щербатый месяц еле освещал тропинку. Огромные валуны на склоне обрывистых холмов словно раздумывали, постоять им еще немного или сейчас покатиться к реке. Обрывистый склон зарос полынью и иван-чаем. Изредка проносились летучие мыши. Ольгуца держалась за голову, объяснив ему, что летучие мыши могут вцепиться в волосы. Он покровительственно обнял ее. Было бы совсем хорошо, если бы Ольгуца время от времени не напоминала, что ей пора возвращаться. Это раздражало Илиеша. Радостный порыв, который подхватил его в начале этой прогулки, исчез, появилось чувство разочарования и неудовлетворенности. От выпитого вина разболелась голова. Ночь потеряла свое очарование, даже журчание воды вызывало досаду.

Сидел рядом со своей Ольгуцей, а не испытывал никакой радости. Чуть раньше в груди было тесно от ласковых слов, предназначенных для нее, а теперь на ум приходило что-то серое, обыденное. Это состояние он объяснял лишь утомлением. Тут он уловил кусок фразы:

— Если бы отец знал…

— Да ты можешь хоть на мгновение забыть о нем! Отец, отец! Каждую минуту одно и то же!

Она в удивлении подняла голову. А он уже не мог удержаться:

— Просто надоело слушать! Сидишь со мной, а думаешь только о нем. Сколько можно! Хочешь, поговорю с ним? Хоть сейчас. Только не дрожи. Стоит тебе вспомнить его — и от страха умираешь. Или забыла, что и я есть на свете?

— Не знала, что ты такой смелый.

— Теперь будешь знать.

Он и сам толком не понимал, чего хотел, — отодвинулся от нее, растянулся на траве. Некоторое время лежал молча, прислушиваясь к крикам ночных птиц и журчанию воды в речке. Лохматые облака закрывали звезды. Ветер прошелестел в траве. Какое-то тревожное беспокойство мучило Илиеша. Ему не хотелось ссориться с Ольгуцей, размолвка вышла помимо его воли. Он несмело протянул руку, ища примирения, она сердито отстранилась. Спустя минуту он сделал еще одну попытку установить мир. Она снова с ненавистью оттолкнула его руку, резко встала, ни слова не говоря, направилась к дому. Он вскочил, заступил ей дорогу.

— Отойди!

— Ольгуца, если мы с тобой станем ссориться, кому ж тогда жить в мире и согласии? У меня, понимаешь, скверно на душе. Постарайся понять. Какой я есть, такой есть. Любила же такого.

— Слишком большая честь.

Еле-еле удалось хоть немного успокоить ее. Но примирение особого облегчения не принесло. В их отношениях появился какой-то холодок. Чтобы растопить его, Илиеш примирительно предложил:

— Давай искупаемся.

— Среди ночи?

— А что? Хорошо! В самый раз.

— Тоже мне удовольствие!

Если уж в Ольгуцу вселится черт, нелегко, его изгнать. Правда, она теперь хоть не стремилась домой. Но и особой радости не проявляла. Свернувшись в клубок, она сидела на берегу Смолиты, напоминая ежика в острых иглах. Илиеш пытался затянуть ее в воду — не вышло. Полез сам, уговорив ее подождать минутку. Ночная вода освежила его. Ольгуца, сидя на берегу, поторапливала — скоро утро. Чтобы не раздражать ее, он быстро окунулся несколько раз и вылез мокрый, зябко поеживаясь. В село они возвращались закоулками, боясь встретить кого-нибудь из сельчан. Пропели уже третьи петухи.

В верхней части деревни залаяли собаки. Не доходя шагов двадцати до гумна своего дома, Ольгуца остановилась:

— Отсюда пойду одна.

— Ну хоть до ограды провожу.

— Сказала — значит, так и будет. Спокойной ночи.

— Досадно. Повздорили из-за пустяка.

— Ничего, пройдет. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он не посмел ее больше удерживать, чувствуя себя виноватым. Конечно, она вправе обижаться: напился, приплелся среди ночи да еще претензии дурацкие предъявляет. Разумеется, если бы не выпивка, все было бы иначе. Теперь поздно каяться. Оставалось одно — идти спать. День примирит их. Завтра все станет понятным, все будет хорошо. Он проводил ее взглядом, она растаяла в сумраке совершенно беззвучно: не мудрено — была босиком.

Шум донесся с другой стороны — гул голосов, рокот моторов, скрип тележных колес. Шум нарастал, и тишина рассыпалась, как стекло под ударом. Замелькали блуждающие огоньки, где-то заплакал ребенок, встревоженно залаяли собаки. Где-то вскрикнула женщина. Происходило что-то необычное. Огоньки стали гуще. Озадаченный Илиеш повернул в сторону сельсовета: там наверняка знают, в чем дело. Его торопливо обогнали люди. Он спросил прохожего:

— В чем дело? Что случилось?

— Кулаков поднимают, — отозвался тот, не замедляя шага.

Винные пары мигом улетучились из головы парня. Раскулачивают, значит, местных богатеев, мироедов. Доброе дело. Он вспомнил, что все время в селе шли разговоры о создании колхоза. Осенью организуется колхоз, вот заранее и принимают меры. Устраняются те, кто ставит палки в колеса доброму начинанию. Конечно, кулачью не по нутру новый строй, живьем бы проглотили активистов Советской власти. Так что раскулачивание дело просто необходимое. Их надо нейтрализовать, чтобы не отравляли молодой организм республики. Все это продумали и организовали люди знающие и более башковитые, чем он, Илиеш. Его пока никто не звал, так что вмешиваться нет нужды. Ротозейничать он не любил — нет ничего хуже праздного любопытства. К тому же он в отпуску.