Анна Лупан - Обрести себя

Пинтилий Прибягу мирно спал на повозке. Это был здоровый сон трудяги крестьянина, способного уснуть где угодно, хоть на вершине дерева! Приснилось ему, что огромная птица заманивает его в Девичью долину, он за ней гонится, вот-вот поймает, а она никак не дается. Присядет на камень, только он приблизится — опять отлетит немного. Так, заманивая, она залетела между скал, и Пинтилий оказался в тесном ущелье. Внезапно эти голые скалы начали сдвигаться и сдавили его. Вроде бы уже это и не Девичья долина. На верхушке одной из скал стояла Иляна, рядом с ней — покойный Максим. Пинтилий хотел приблизиться к ним, но боялся Максима, который, наверное, знал обо всем, что у него было с Иляной. А птица все кружилась над Пинтилием, зажатым камнями, и вдруг захохотала человеческим голосом. От этого хохота повеяло таким холодом, что Пинтилий мог замерзнуть; он стал шарить рукой вокруг, чтобы найти камень и прогнать проклятую птицу. Но скалы, окружившие его, были гладкие, отломить хоть кусочек было никак нельзя. Между тем в скалах образовалась щель, в которую он провалился — вниз, к речке. Иляна, которая оставалась наверху вместе с Максимом, кричала, чтобы он купался, а Пинтилий никак не мог решиться войти в воду; потом залез, но обнаружил, что не разделся, а бредет по воде в сапогах и пиджаке. Тут вода исчезла, оказывается, вместо нее текла пшеница. И в потоке пшеницы купалась Лимпиада, совершенно голая. Какая-то сила гнала и его в этот поток; Лимпиада звала его, чтобы он лез поглубже. Сердце Пинтилия чуть не лопнуло от страха — его ноги зажала свернувшаяся кольцом змея, мимо него скользили жабы и ящерицы. Он захотел крикнуть, но и голос пропал. В ужасе он стал метаться, пытаясь освободиться, и уже когда полностью отчаялся, решив, что спасения нет, проснулся. Шея и спина онемели от неудобного спанья, на ногах он еще чувствовал холод змеи. «Господи, какие только нелепицы не приснятся! — сказал он себе, с облегчением поворачиваясь на другой бок. — Хорошо, что проснулся, а то умер бы от страха».

В это время он понял, что пробудился не из-за дурного сна — что-то потревожило его. Ему казалось, кто-то был рядом. Но хорошо, что все же проснулся. И Лимпиаду не упустил: окно сельсовета было освещено. Кто-то стоял там, выглядывая наружу. Все еще не угомонились люди, даже в такой час не покинули сельсовет! По всей видимости, у окна была какая-то женщина. Эти бабы прямо не выходят оттуда. Слишком много прав сразу дала им Советская власть. Нет чтобы заниматься своими делами, бродят без толку по деревне, толкутся в сельсовете. Из-за них, из-за чертовых баб, если хорошенько вникнуть, Пинтилий мерзнет здесь целый вечер. И тихий бадя Пинтилий в душе разбушевался против всего женского рода. Уже совсем было собрался встать и, преодолев нерешительность, идти к Лимпиаде, как у забора послышались шаги. Кто-то прокрался сюда, под навес, где дремал Пинтилий, и притаился в тени. Странно, — чего надо было лезть через забор? Лезть ночью через такую высокую ограду, когда есть ворота? Тем более непонятно, что пришелец от забора до навеса двигался крадучись, чуть ли не ползком. Может, вор? Может, хочет стащить плуг или борону? Пинтилий растерялся, не зная, что предпринять. Кашлянуть, чтобы дать знать о себе? А вдруг это такой злодей, что не побоится, трахнет тебя по башке чем-нибудь — и поминай как звали. Эх, нерешительность, она никогда не приводит к добру! Надо было кашлять, когда тот еще только двинулся от забора, сразу бы все и выяснилось.

Пинтилия охватил страх, ему почудилось приближение смерти. Он даже сам удивился своей мнительности. Почему-то подумалось о сложностях, с которыми неминуемо будут связаны его похороны. Разумеется, Мариоара и дочери даже не захотят слышать о нем, а бедолага Иляна хоть и захочет предать его земле по всем полагающимся обрядам, да никаких прав на него не имеет. Вот путаница-то получится!

Пришелец устраивался поудобней, а Пинтилий все больше никнул от страха. Сердце его билось так, что он сам удивился, почему его не слышит тот, кто притаился рядом. Как назло, стало першить в горле, он едва справился с приступом кашля. Взглянув на окно, он теперь отчетливо увидел, что это была Лимпиада, и еще раз подумал, какую глупость совершил, замешкавшись, не выйдя на свет раньше, чем появился этот незваный гость. Пинтилий видел широкую спину, которая показалась ему знакомой, услышал, как тот, шевельнув рукой, щелкнул чем-то металлическим. Этот звук привел в ужас Пинтилия, не своим голосом он крикнул:

— Лимпиада, отойди!

Почти одновременно под навесом грянул выстрел, оглушив на минуту Пинтилия. Война уже лет пять как прошла, люди отвыкли от стрельбы. Зазвенело разбитое стекло. Залаяли собаки. На улице послышались быстрые шаги. Пинтилий, ничего не соображая, выскочил из-под навеса и кинулся в сельсовет. Почему именно туда, он и сам бы не мог объяснить. Или хотел там спрятаться, или предупредить и защитить Лимпиаду — кто его знает. Он летел стрелой, на крыльце споткнулся, но удержался, одним махом очутился у двери, и в эту минуту что-то твердое ударило его под правую лопатку, будто камнем кто стукнул. Его обдало жаром, лестница закачалась, все закружилось вместе с ним, как крылья ветряной мельницы.

— Бадица Илиеш, спишь?

— Дремлю.

— Ты не видел, куда делся камушек, который ты привез?

— А что случилось?

— Порезал палец. Приложу — и пройдет.

Над Илиешем стоял братик Дануц. Он обхватил левой рукой указательный палец правой руки, с которого капала кровь. Видно было, что Дануц еле сдерживается, чтобы не заплакать. Илиеш вскочил:

— Как ты это?

— Карандаш очинял, а ножичек соскочил…

— Конечно, ножик виноват. Эти проклятые ножи так и норовят порезать палец у мальчиков. Но, брат, камень тут не поможет. Давай-ка перевяжем. Бинт найдется?

Ангелина ушла в город, братья остались одни. Пока нашли кусочек марли, перевернули все вверх дном. Дануц с мученической рожицей ходил по пятам за братом, подсказывая, где еще можно искать. Порез был глубокий, но Дануц держал себя молодцом, только немного похныкал, когда Илиеш капнул на рану йодом. Перевязывая палец, Илиеш краешком глаза следил за братишкой. Неплохой паренек растет. Личико Дануца было чересчур серьезно, и от этого он казался еще более трогательным. В Илиеше шевельнулось доброе братское чувство.

— Дануц, ты знаешь, что мы с тобой братья? Родные братья.

— По матери, — уточнил Дануц.

— Не имеет значения.

— Нет, имеет. Те, которые и по отцу, роднее.

— Пусть будет по-твоему. Все равно это здорово! Ты когда-нибудь думал обо мне? Как о брате, пусть даже только по матери?

— Конечно думал.

— И что думал?

— Что если бы ты был здесь, то покупал бы мне каждый день мороженое.