Анна Лупан - Обрести себя

— Ты любишь мороженое?

— Оно всем нравится. У нас во дворе один мальчик зараз съел двенадцать порций. У него брат из армии вернулся, вот и дал денег. Двенадцать порций!

— А не было ему плохо?

— От мороженого?! Ты что?

Дануц посмотрел с таким недоумением, будто брат сморозил неимоверную глупость. Чтобы окончательно не уронить свой престиж, Илиеш поинтересовался:

— А мать не покупает?

— Иногда.

— Слушай, Дануц, ты в Валуренах был когда-нибудь? Был? И что тебе там больше всего понравилось?

— Мотоцикл дяди Иона. А еще черешня. Залезешь на дерево и ешь сколько хочешь.

— Черешня и мне нравилась когда-то, — вспомнил Илиеш.

— Там и куры едят черешню. Честное слово, сам видел.

— Ну, тогда пойдем попробуем, какой вкус у здешнего мороженого. Двенадцать порций не обещаю, но попробуем.

Мягкий осенний денек; солнце на свинцовом небе барахталось в лохматых облаках. На перекрестках стояли огромные цистерны, в каких обычно возят пиво или квас; теперь в них муст — только что выжатый виноградный сок. У продавщиц муста почему-то всегда суровые лица. Дануц был хорошим гидом, он знал названия улиц, пояснял, в каких зданиях какие расположены учреждения, где какие идут фильмы, какое место занимает в таблице розыгрыша первенства местная футбольная команда, и множество других полезных вещей.

В городском парке гуляли мамаши, катая в колясках своих крохотных наследников, завернутых в одеяльца. На облинявших за лето скамейках сидели студенты с учебниками и конспектами на коленях. Пенсионеры читали газеты или придирчиво присматривались к прохожим. Под навесом густых деревьев было дощатое строение, где дымился мангал, откуда тянуло ароматом жаренного на углях мяса и болгарского перца. Возле памятника Штефану Великому расположилась крестьянка, упаковывая свои многочисленные покупки — стеганое одеяло из красного атласа, охапку мороженой рыбы, связку бубликов, множество крышек для домашних консервов. Когда запаковала бублики, рассыпались крышки, пока собрала крышки, развязались бублики.

— Жадность до добра не доводит, — пошутил Илиеш, поравнявшись с ней. — Зачем так нагрузилась?

Он остановился, намереваясь помочь ей. Он уже стал забывать родной язык и каждый раз, когда представлялась возможность поговорить по-молдавски, испытывал странную неуверенность; ему казалось, что его не поймут. И, видя, что понимают, радовался, напоминая человека, у которого долго болела нога и он не решался на нее ступить, а когда ступил, обнаружил, что боли нет и в помине. Крестьянка бросила подозрительный взгляд на Илиеша, на всякий случай спрятала за пазуху узелок с деньгами и только после этого ответила:

— Что же делать, если все надо? Ведь не каждый день приезжаешь в город.

Когда надоело бродить, Дануц предложил посетить планетарий. Они шагали, держась за руки, разглядывая витрины, проезжающие машины, прохожих. Дануц охотно описывал достоинства разных марок машин, радуясь, что у него есть брат-шофер, который конечно же его покатает. Он доедал второе эскимо. Когда встречался кто-нибудь мало-мальски знакомый, он горделиво поворачивал к нему голову и счастливо улыбался.

Илиеш все не мог привыкнуть к мысли, что шагающий рядом парнишка — его брат. «Пожалуй, развитей, чем я был в его годы», — думал Илиеш.

Да, с сегодняшнего дня начинается новый этап его жизни, надо быть только организованней и собранней; это же позор — дожить до тридцати лет и быть таким неустроенным. Слишком он поддается минутным настроениям. Жизнь несет его, как ручей щепку. Теперь все пойдет иначе. Это — перелом. Надо устроиться на работу, причем как можно скорее. Потом необходимо завести свой угол. Пора, пора свить гнездо. Теперь у него есть брат, человек родной, все понимающий. То, что Дануц с первого мгновения привязался к нему, вот и сейчас идет, не отпуская его руку, наполняло Илиеша радостью и надеждой. Он даже не ожидал такого подарка судьбы. Час от часу воодушевление все больше охватывало Илиеша; чувствуя себя как на крыльях, он притянул к себе Дануца, обнял за плечи.

— Хорошо, брат, возвращаться домой!

Мальчик серьезно задумался, после некоторого молчания изрек:

— Но не надо опаздывать!

Не совсем понял его Дануц, ну да чего требовать от ребенка.

Под вечер Илиеш поехал в камеру хранения за медвежьей шкурой, днем тащиться с нелепым и громоздким тюком по городу было не очень-то удобно. Дануц тоже просился на вокзал, ему не терпелось увидеть настоящую медвежью шкуру. Ангелина едва отговорила его, пообещав, что не заставит ложиться спать, пока не вернется Илиеш. Дануц, конечно, предпочел бы живого медвежонка. Вот это был бы номер! Но с медвежьей шкурой тоже можно придумать немало забав. Например, на ней, наверно, хорошо кувыркаться.

Об этой шкуре сдержанно, но довольно настойчиво думал и Чулика. Медвежья шкура — редкая вещь. И ценная. Не у каждого, даже состоятельного, человека найдется такое. Она конечно же ценнее ковра. Разумеется, ее надо будет постелить в его, Чулики, комнате. Зимою от пола тянет холодом, а он часто простужается. Приятно будет расстелить ее возле дивана, встал с постели — прямо на мех. Чулика надеялся, что у Илиеша достанет ума подарить шкуру ему. Не понесет же он ее продавать.

Только Ангелина не думала о шкуре. Приезд Илиеша не принес ей ни капли радости. А ведь как она ждала его! Сын очень изменился, и не в лучшую сторону. Она надеялась найти в нем опору, а он только прибавил забот. Приглашая его приехать, она совсем упустила из виду, что он уже взрослый мужчина, со сложившимся характером и взглядами, что на него уже не так просто влиять. С некоторых пор она инстинктивно чувствовала, что Чулика ей изменяет; это ей было безразлично, она давно уже отдалилась от мужа. Осталось покорно нести свой крест. Она рассуждала: плохо с плохим, но еще хуже одной. Она стала вялой, равнодушной, все делала без охоты. Уже давно ее перестали прельщать наряды. В молодости она испытала страх перед жизнью, теперь он превратился в апатию.

— Идет! — неожиданно завопил Дануц, услышав, как Илиеш поднимается по лестнице.

Ангелина поспешно отодвинула кастрюлю, не домыв ее, Чулика принялся искать очки, Дануц ринулся открывать двери. Илиеш внес тюк, смущенно улыбаясь. Мешок, в который была завернута шкура, загрязнился, истрепался в дальнем пути. Илиеш поискал глазами место, куда бы положить тюк, и опустил прямо на пол посреди кухни.

— Тяжелый! — Илиеш рукавом вытер пот. Чулика попробовал поднять, согласился:

— Тяжелый.

Уловив всеобщее нетерпение, Илиеш стал поспешно распаковывать тюк. Дануц не сводил глаз с мешка, несколько раз пытался что-то сказать, но не решался, считая, что момент слишком серьезен для пустой болтовни. Когда шкура была извлечена, по комнате распространился тяжелый запах залежалого жира и влажной шерсти. Дануца слегка поташнивало, но любопытство взяло верх, и он после минутного колебания подошел к шкуре, погрузил руки в мягкий темно-бурый мех. В следующую минуту мальчик с воплем отскочил: