Анна Лупан - Обрести себя

— Да я из армии приехал, а в Валуренах еще и не был.

— Может, тебя накормить? — спросила Ольгуца, забирая из рук матери хлеб.

Он не чувствовал голода, но чтобы не подумали, что он ломается, сел к столу, не снимая шинели. Девочка спросила:

— Где моя чернильница?

Ольгуца раздраженно накинулась на нее.

— Не морочь мне голову, иди так!

Она была недовольна, это увидел бы и слепой. Агафья, желая, видимо, предупредить Илиеша и намекнуть, чтоб не очень засиживался, начала объяснять:

— Ольга вот недавно замуж вышла…

— Хорошо сделала, — перебил ее Илиеш. — Все девушки когда-нибудь выходят замуж.

— Хорошо или плохо — один бог знает.

Старушка говорила с видом благочестивой покорности судьбе. Ольгуца, видно, сама не понимая, что делает, сперва поставила на стол сковороду с жареной картошкой, потом отнесла ее обратно на плиту. Старуха неодобрительно заметила:

— Обалдела, что ли? Подавай на стол, — и сама, вывалив картошку из сковороды в тарелку, поставила ее перед солдатом.

Между прочим, никто не предложил ему снять шинель. Старуха села рядом, вполголоса, чтобы не услышали соседи, спросила:

— Тебе не писали из села, как там, не слышно про нашего изверга? Может, Лимпиада что писала?

Ольгуца пригвоздила ее гневным взглядом.

— Откуда ему знать, ведь он из армии. — Повернувшись к Илиешу, пояснила: — Об отце спрашивает.

— Как бы сюда не привезли, — пояснила Агафья. — Прости, господи, что гневаю тебя, но сами знаете, какой он человек… Уж очень хочется пожить без него, хоть несколько лет.

Илиеш, так и не посмевший раздеться, жевал картошку, она была совсем безвкусной. Девочка наконец ушла в школу. Ушли и соседки, не дождавшись от Илиеша никаких новостей. Ольгуца застыла у печки, сложив руки под фартуком. Она смотрела в окно, стекла которого были покрыты слоем льда. Что ей мерещилось там, за этим стеклом? Кто ее знает. Может быть, ей виделись холмы и долины Валурен? Может быть, ей представлялась Макушка земли и она слушала, как шелестит там трава? Зеленые глаза Ольгуцы потеряли прежний блеск и ясность. Ее прекрасная коса сейчас была скрыта под клетчатым платком. Говорила одна Агафья, она обрадовалась, что нашла слушателя и собеседника.

— Так, говоришь, в Прибалтике служил? Там тоже холодно?

— Нет, там больше туманы, дожди, сырость.

— В Архангельске, где служит Родион, говорят, холодно.

— Севернее, вот и холодно.

— А здесь не так уж и плохо, жить можно. Земли много. Лето вот короткое, а так ничего. Помидоры не успевают как следует вызревать. А мне лишь бы помидоры, больше не надо ничего.

— Да помолчи ты, мама, — одернула ее Ольгуца.

Агафья бросила укоризненный взгляд в сторону дочери, минуту помолчала, но не выдержала:

— Жалко, цветы здесь не пахнут. Такие пышные, красивые, а не пахнут.

Дочь опять цыкнула на нее. Старуха замолчала. На дворе начиналась метель, порывы ветра бросали в окно сухой снег. Никто не решался нарушить молчание. Ольгуца, уловив чьи-то шаги, всполошилась:

— Федя идет.

Она вышла в коридор. Старуха испуганно пояснила:

— Муж Ольги.

В коридоре послышались приглушенные голоса.

— Человек вроде неплохой, — стала объяснять Агафья. — Хорошо, что нашла и такого. А то хоть пропадай — одни бабы в доме. Баба, она бабой остается. С мужиком другое дело. И дровишек привезет, и уголь, и картошку заготовит, и продукты запасет…

Илиеш не знал, что делать. Уйти? Куда? Ни денег, ни желания не было отправляться в обратную дорогу. Он положил на стол дешевую алюминиевую вилку, которой ел, осторожно окинул взглядом комнату, на всякий случай измеряя расстояние от стола до двери. Круглый будильник, положенный циферблатом вниз на подоконник (только в таком положении он мог идти), отстукивал время. Возле него стояла фарфоровая чернильница-непроливашка. Агафья забеспокоилась:

— Ты смотри, пошла в школу без чернильницы.

— В каком классе учится?

— Во втором.

— Выглядит младше.

— Выросла без родителей. Федя на войне, мать умерла при родах. Первая жена Феди. Работала тяжело, а при беременности нельзя. Умерла совсем молоденькая, говорят, двадцати с чем-то лет. Девочка на нее похожа. Так говорят те, кто ее знал. Дескать, только лоб Федин, а в остальном вылитая мать.

— Как досталось бедняжке, — посочувствовал Илиеш.

— Дети растут, им одна забота — расти. Приютили какие-то дальние родственники, пока Федя вернулся с войны.

Старуха сняла несколько конфорок с плиты, засыпала уголь из ведра в печку, огонь на плите притух, и сразу комната сделалась мрачной. В комнату зашел длинный худосочный мужчина. Лицо темное, глаза серьезные. Агафья представила:

— Вот и Федя.

Илиеш Браду поднялся с намерением уйти. Пора, посидел — и хватит. Вошедший учтиво поздоровался, снял шапку, протянул руку и отрекомендовался:

— Федор, будем знакомы. — На его лице появилась застенчивая улыбка. — Добро пожаловать к нам. Снимай шинель, чего стоишь, как на посту?

«Сразу на «ты» перешел», — отметил Илиеш.

— Я ведь проездом. Вот только зашел навестить земляков.

— Я три года на фронте провел, получил не одну отметину, — он показал шрам на шее, уходящий за воротник рубашки, — да еще потом два года в армии отбухал. До сих пор окопы снятся да старшина. Подчас ночью проснешься и не понимаешь, где находишься.

Федор принадлежал к той породе людей, которые, едва откроют рот, сразу вызывают симпатию окружающих. Он располагал к себе, не делая особых усилий. У него был открытый, доверчивый взгляд, наивно-простодушное выражение лица. Как ни был сдержан Илиеш Браду, он не мог не отозваться на доброе чувство человека. Конечно, было немного досадно, что у Ольгуцы такой обаятельный, симпатичный муж, ему было бы легче, если бы она досталась злому, мелкому, ничтожному. В этом он нашел бы хоть какое-то отмщение.

Илиеш подумал, что Федор не подозревает, какой ветер занес его сюда, поэтому такой приветливый. Но едва они вышли на улицу, отправляясь в магазин, Федор сказал без капли смущения:

— Олюшка мне рассказывала про ваши отношения. Что с нее возьмешь? Все бабы такие. Написала бы тебе правду, что вышла замуж, тебе не пришлось бы тащиться в такую даль. Но ты не расстраивайся, в жизни и не такое бывает. Думаешь, я свою Машу не любил? Когда узнал, что умерла, так и лез под пули. Думал, жизнь кончена. А смерть оказалась умней меня — обошла, пожалела. Заметь: смерть щадит неудачников, предпочитает сытых, процветающих. А когда свет тебе не мил, отступается. Умная тварь. Не стоит особенно горевать. Или ты из тех, кто держат за пазухой камень? А? Кто тебя знает, говорят, молдаване народ горячий. Говори откровенно, может, мне следует остерегаться тебя?

Легкость, с какой относился Федор к таким сложным вопросам, поразила Илиеша. Ну разве ж мог он понять, какие бури бушуют в душе Браду? Правда, искренность его обезоружила. Или, может, это своего рода уловка, способ избежать неприятностей?