Анна Лупан - Обрести себя

Сделав несколько шагов, он услышал, как Ольгуца окликнула его. А может, это только показалось? Нет, он ясно услышал этот зов. Громко она произнесла его имя или подумала про себя, не имело значения, — она позвала и он услышал. И застонал так, будто его ударило камнем. Он остановился, обернулся — она стояла там же, посреди пыльной улицы. Как-то странно улыбалась, словно морщилась от зубной боли. Видя, что он обернулся, подошла к нему, несмело предложила:

— Илиеш, может, нужны деньги на дорогу? Мама кое-что сэкономила, могли бы одолжить…

В ее глазах светилась доброта. И был еще испуг в этих ее зеленых, притягательных, как никогда, глазах. Как это он не ударил ее, сам не мог бы объяснить. Сдержавшись, спросил ледяным тоном:

— А кто тебе сказал, что я собираюсь уезжать?

— Просто я сама подумала.

— Напрасно. Я остаюсь здесь навсегда. Места красивые, вечнозеленые деревья, кислорода уйма.

— Не знала, что ты такой ядовитый.

— Ничего, зато ты слишком добрая…

— Легче обвинить, чем понять. Все же тебе надо бы уехать…

— О ком заботишься — о себе или обо мне?

Он откровенно издевался над ней. Зря Спиридуш корчился, тянул за рукав, шептал на ухо, что так разговаривать недостойно мужчины. Рассудок уже не подчинялся Илиешу. Когда он увидел, что она побледнела, его охватила радость — достиг цели. Издевательски поклонившись, с ухмылочкой произнес:

— Всего вам хорошего, Ольга Истратьевна.

Так к ней обращались в поселке лесорубов, в его же устах это звучало отвратительно. Он захохотал и смеялся до тех пор, пока она не ушла.

Дома он сбросил проклятое белье, из-за которого и произошла, по его мнению, безобразная сцена, накричал на Дуняшу. Такого с ним никогда еще не было. Если она не хочет, что бы он сейчас же уехал, пусть оставит его в покое. Он сам себе хозяин, он будет жить, как ему нравится, он не позволит унижать себя всяческими подачками. Для этого пусть поищет себе другого, он не нуждается в ее милостях.

Дуняша, сгорбившись, сидела в уголке. Она не понимала, что на него нашло. Он ей казался безвольным, покорным, бесхарактерным. К такому взрыву она не была подготовлена. Она жалобно спросила:

— Что с тобой? Может, кто сказал про меня что-нибудь?

Еще не хватало, чтобы ему говорили про нее гадости! Будто того, что у него на душе, недостаточно…

Несколько дней он ходил мрачный, неразговорчивый. Иногда ему хотелось забраться куда-нибудь в глухой уголок тайги и там разом покончить со всеми своими мучениями. Чтобы об этом никто не узнал. Да и кому он нужен?

Как он выжил, кто его спас тогда?..

«Добрые люди и тайга», — прошептал на ухо Спиридуш.

А, это опять он появился, незваный утешитель и спорщик.

«Да, Илиеш, добрые люди тебя поддержали, тайга поставила на ноги. Бескрайние леса с их целебными ароматами. Красота земли не может отпустить от себя человека. А окружающие люди — разве не они не дали тебе упасть разве не они помогли твоему сердцу ощутить радость жизни? Ты вон какой здоровый. Вернулся, да еще и медвежью шкуру привез».

«Эта шкура пугает детей, Спиридуш».

«Дети скоро забывают страхи. Вот подожди, обработаем шкуру — любо-дорого будет смотреть».

«Не то говоришь, Спиридуш».

«Просто настало время зрелости, Илиеш. Сколько будешь причитать, как баба?»

«Ладно, заткнись».

Придя в себя, бадя Пинтилий увидел, что находится в раю. У всех окружающих светлые лица, у всех на губах улыбки. Над ним светило огромное весеннее солнце, лаская лучами лоб и щеки, вокруг цвели и благоухали неземные цветы, названия которых он не знал, так как на земле таких не водилось. Где-то над ним, по всей видимости на холме, в тумане виднелась Иляна. Но едва он попытался открыть рот, чтобы позвать ее, она растаяла, как привидение. После этого темный туман заволок глаза. Пинтилий опять провалился в небытие, чтобы спустя некоторое время вновь очнуться в раю. Так продолжалось довольно долго, он привык к своему состоянию. В раю ему было приятно, пугали только внезапные падения куда-то в пропасть. Всякий раз, ощутив, что проваливается в бездну, он испуганно ожидал удара о скалы и камни. Но все обходилось благополучно, он парил, невесомый, как херувим.

Как-то утром он испытал досадное разочарование. Ангелы оказались обыкновенными медсестрами, а волшебные цветы не чем иным, как морозным узором на больничных окнах. Лампочка над головой — вот тебе и солнце. И Пинтилий Прибягу понял, что вернулся из очень далекого путешествия.

— Слава богу, пришел в себя, бадица, — прошептала над ним Иляна.

Он с трудом узнал ее: она высохла — кожа да кости, лицо пожелтело, как айва; еще изменил ее белый больничный халат — будто врачиха какая. Иляна сидела возле него на маленьком стульчике и вязала детскую варежку. Бадя Пинтилий оглянулся на соседей — не шпионит ли кто за ним, не подглядывает ли? — и, убедившись, что никому нет до него дела, несмело протянул руку, погладил колено Иляны.

— Похудела ты, Иленуца.

— Беда не украшает, бадица.

— Одни неприятности от меня, — виновато сказал он.

— Ты здесь ни при чем. Это мне так везет.

Бедняжка Иляна — вместо того, чтобы отругать его за неразумность, жалеет его. Все же непутевый он человек! Чего ему было лезть на рожон? Пинтилий отвернулся к стенке, чтобы не выдать своих чувств. Ну и зигзаги же делает жизнь! Ведь это надо же — прожить полвека, столько пережить, чтобы только теперь понять, какая это простая штука счастье. Узкая больничная кровать, а рядом на стульчике женщина, которую при всем желании даже красивой не назовешь.

— Что такое, бадица, ты, никак, плачешь?

— Ничего, Иленуца, пройдет…

— Может, позвать врача?

— Не надо врача.

— Может, что-нибудь подать или что-нибудь сделать?

— Сиди рядом. Сиди вот так и вяжи, больше ничего.

Стыдливо вытер глаза простыней, постарался улыбнуться. Как же это он поддался слабости? А еще мужчина! Мокрая курица, а не мужчина. Чтобы перевести разговор на другое, спросил:

— На улице зима?

— К весне повернуло.

— Неужто так долго я валялся тут?

— Почти всю зиму, бадица.

— Даже не верится.

— Были минуты, когда уже прощалась с тобой. Спасибо врачам, спасли. Долго стояла над тобой курносая с острой косой.

— А что со мной было?

— Не знаешь разве — уж если горе пристанет к человеку, то долго его не оставит. Сперва с той проклятой пулей мучился, потом воспалились легкие.

— Пуля, говоришь? Что за пуля?

— Неужто не помнишь? Та самая пуля, что ужалила тебя на ступеньках сельсовета.

Ага, вот оно в чем дело! Оказывается, тот удар в лопатку — от пули. Никогда бы не подумал, что пуля бьет, как камень. Ладно, но откуда ей, пуле, взяться в мирное время? Ведь не вылетела она случайно, как воробей. Где-то в глубине сознания Пинтилия начинал мерцать, пробивая слоистый туман, слабый огонек. Мало-помалу картина той ночи прояснилась; он то терял нить, то вновь находил ее, и она вела его в прошлое. Иляна не торопила его, не мешала. Пусть сам разберется потихоньку, что к чему. И только видя, что память его спотыкается, помогала ему словом-другим. После долгих раздумий он приподнялся на локтях и спросил: