Анна Лупан - Обрести себя

— А что с Лимпиадой? Умерла?

— Перекрестись, бадица! С чего ты взял, что она должна умереть? Еще молодая. Приходила тебя проведать, да ты не узнал ее — горел весь.

— Значит, мне померещилось?

— Что померещилось?

— Что ее убили. Знаешь, в тот вечер, когда задели и меня…

На минуту Иляна оставила вязание, склонилась к Пинтилию:

— Ты его видел, бадица, того злодея, что стрелял?

— Только со спины.

— И не узнал?

— Нет, очень темно было.

— Знаешь, бадица, поймали Истрати Малая, который убежал незадолго до этого. Люди говорят, что это его рук дело. А он отрицает. Ты как думаешь?

— Я же говорю — было темно. Хоть глаз выколи.

— Такую громадину, как Малай, и в темноте отличишь.

— Истрати пришел бы скорей с колом, чем с винтовкой. Он, наверно, и стрелять-то не умеет.

— Дурное дело нехитрое.

Пинтилий откинулся на подушку, Иляна заметила сетку резких морщин вокруг его глаз. Немного помолчав, он спросил:

— И ты все время дежурила возле меня, пока я болел?

— Что же было делать? Ведь еле дышал.

— А на кого оставила дом?

— Все я же. Сбегаю, постираю для детишек, что-нибудь сварю — и обратно.

Глаза бадицы опять начали увлажняться. Очень уж слезливый стал он за время болезни. Наверно, от слабости это. Чтобы как-то выйти из положения, пошутил:

— Другой раз не пошлешь в сельсовет на ночь глядя.

Иляна улыбнулась застенчиво-сдержанно:

— А что думаешь, не проклинала я себя, не ломала руки? Прожили бы и без жалоб в сельсовет.

— Знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил. Что делают ребята?

— Рвут обувку, что им еще делать. Вот варежки вяжу, а то приходят с посиневшими от холода пальцами.

— Помнят меня?

— Прикуси язык, бадица! Как не помнить, когда ты их миловал, как родной отец?

— А мои-то даже навестить не пришли? Ни одна?

Избаловали тебя, бадица, многого ты хочешь! Клубок прыгает в подоле Иляны, как будто это кувыркается котенок. Спицы мелькают маленькими молниями в ее пальцах, нитка бежит, петляя, как горный ручей. Последние слова Пинтилия сильно подействовали на Иляну, сбили с толку. Может быть, спрашивая о ее ребятах, он думал о своих дочках? Что он там себе думает, не ее дело, но то, что он вспомнил о дочках, это его невинное признание расстроило Иляну. Привыкший, что она всегда отвечает сразу, Пинтилий удивился ее молчанию, открыл глаза.

— Что случилось, Иленуца?

— Петлю упустила, никак не поймаю.

— А ты не спеши.

— Надо спешить: на улице зима, а ребята мерзнут без варежек.

Ох, господи, выпало немного счастья человеку, так и его надо непременно делить с другими. Если бы бадица знал, как Иляне не нравится, когда он вспоминает о своей прежней семье. Становится сразу холодно на душе, сердце леденеет, как оставшийся в чистом поле среди зимы одинокий птенец. И зачем бадице его девочки, которые и думать-то о нем забыли? Сохнет, тоскует по ним. А с другой стороны, разве запретишь ему? Она сама мать, знает, что такое дети. Неужели она могла бы не думать о своих ребятишках? Даже силой не вырвать их из сердца. Она постаралась успокоить Пинтилия:

— Может, девочки и пришли бы, да мать не пускает.

— Они большие, могли бы и не спрашиваться у матери. Неужели у нее больше прав на них?

— Конечно. Она родила их в муках, и эти муки должны быть искуплены.

— Муками другого? Да?

— Тут зависит от характера.. Ладно, что это ты разговорился? Вот тебе надо проглотить эту штучку вроде пуговицы, сестра велела. На, и запей водичкой. И не говори так много, ты еще слабый.

Пинтилий послушно замолк, проглотил таблетку и запил водой. Он так верил в чудодейственную силу этих белых пуговичек, которые сестра приносила три раза в день, что ему казалось, после каждой из них у него прибывают силы. Иные больные складывали их под подушку, выбрасывали в плевательницу, а он — нет, дисциплинированно глотал. Не успеет проглотить, как уже, казалось, стало лучше. Во всяком случае, настроение от них улучшалось стремительно.

Как-то в палате произошел такой диалог:

— Иленуца!

— Что такое?

— Только не обижайся. Выполни одну мою просьбу.

— Ну-ну, говори.

— Если не трудно, принеси комочек снега.

— Да ты что? Меня же выгонят отсюда. Если увидит врач…

— Принеси, пожалуйста.

Его просьбу поддержал десятилетний мальчик, который лежал на соседней койке со сломанной ногой в гипсе. Он был тоже из Валурен. Ногу сломал, катаясь на коньках. Пинтилий просил, словно ребенок:

— Принеси, ради бога, только взгляну, и обратно выбросишь. Вот и мальчик хочет посмотреть на снег.

Что тут будешь делать! Как не уважить просьбу больного? Врач был не так давно, теперь вряд ли придет. Лишь бы сестра не увидела. Эти сестры строже самого врача. Что же касается няни, то с тех пор как Иляне разрешили ухаживать за Пинтилием, ее почти не видать. Всю заботу о палате переложила на ее плечи. Вот лиса! Раз, мол, ухаживаешь за одним, можешь присмотреть и за другими. Куда денешься? Приходилось Иляне присматривать и за остальными больными, лишь бы не выгоняли, оставили возле ее ненаглядного Пинтилия.

Она вышла во двор и вскоре вернулась, неся под платком большой ком пушистого снега. В застоявшемся воздухе палаты, провонявшем медикаментами, запахло свежестью, ворвалась струя зимнего воздуха. Взгляды больных потянулись к этому белоснежному мячику, словно к чуду. Пинтилий, как ребенок, играл с холодным, чистым комком, перебрасывая его с ладони на ладонь. Его бы так не обрадовал даже золотой самородок! Уловив просительный взгляд мальчика со сломанной ногой, Пинтилий великодушно передал ему снег. Тот держал его слишком долго, и сосед потребовал:

— Дай и мне, ты здесь не один.

На что мальчик по-взрослому рассудительно возразил:

— Куда спешишь? Что здесь, мельница, не успеешь смолоть?

В ответ на ядовитые реплики нетерпеливых соседей мальчишка только посмеивался, а когда Иляна решительно направилась к нему, чтобы отобрать снег, он неожиданно сунул его за пазуху.

— Ух, и холодный, как лягушка!

— Господи, да что же это такое? Отдай!

Иляна стала его тормошить, паренек хихикал, отбиваясь:

— Ой, не щекотите меня! Ой, боюсь щекотки!

Отбивался, кричал — проказнику просто хотелось поиграть. Остальные обитатели палаты, глядя на него, не могли сдержать смеха: все же развлечение. Иляна принялась стыдить мальчика:

— Хорош, ничего не скажешь! Видно, недаром ногу сломал.

Бросив злополучный комок в печку, она, раскрасневшаяся от борьбы, пригрозила:

— Попробуйте у меня теперь что-нибудь попросить!

Еще не хватало, чтобы из-за этого снега обострилась болезнь у Пинтилия. Недовольная собой, она вытерла руки о полу халата, подошла к его койке, опять опустилась на свой стульчик и принялась за вязание. Но работа уже не спорилась, как прежде. Что-то в ней встревожилось, взбудоражилось от этой возни. За окном повалил снег. Большие пушистые хлопья вскоре залепили стекло. В палате сделалось светлее. Но снегопад, ожививший всех, подействовал на Иляну иначе — она вдруг стала хмурой. Пинтилий же, счастливый, опять начал свои наивные заигрывания: