Анна Лупан - Обрести себя

— Очень.

— А что же в нем красивого?

— Акации, омут у мельницы, Девичья долина, холмы, виноградники, орехи на обочине дороги. Все красиво.

— Можно подумать, других и сел красивых нету!

— Таких, как наше, нет больше на свете.

— Всяк кулик свое болото хвалит.

Он, словно не слыша, продолжал размышлять вслух:

— У нас даже не замечаешь, как пролетит зима. В марте набухают почки, начинается сев. Нигде так не пахнет весной! Другой раз еще снег не сошел, метель метет, а выйдешь — весной повеяло. Такой запах! Первым расцветает кизил. Потом вылазят подснежники, крапива, весенний шафран. В два дня высыхают дороги, тропинки — хоть босиком бегай.

Она пыталась отвлечь его, но он не слышал.

— А как красиво осенью! Во дворах давят виноград, стоят бочки, кадушки. У детей у всех усы от виноградного сока и пальцы черные от ореховой скорлупы. У каждого погреба разговоры, веселье. Если забредет чужой человек в село, неделю не отпустят. Потом начинаются свадьбы…

— А что, здесь не устраивают свадеб?

— У нас по народному обычаю, с музыкой, с дружками. Есть специальные свадебные песни, присловья, устраиваются целые представления. А музыка такая, что ноги сами рвутся в пляс. Если бы видела, как ломают калач, как играют проданку, какой спектакль устраивают, когда выносят приданое… Калач невесты приносит счастье, каждый стремится получить хоть маленький кусочек его. Когда затеваешь какое-нибудь важное дело, скажем, закладываешь дом, обязательно должен держать в кармане этот кусочек — счастье принесет.

— А, глупости!

— Вот видишь, какая ты!.. Все тебе не так. Тут ведь дело не в суеверии, а в том, что начинаешь новое дело с добрыми мыслями, с верой в удачу. Разве плохо? У нас даже в еде есть свои обычаи. Вот появляется, допустим, спелая черешня. Думаешь, сразу так и набрасываются? Нет, нужно вот так — правую руку заложить за голову, достать до рта и сказать: «Новая ягода в старый рот».

— Ну, а у нас? Тоже свои обычаи есть, и похожие, и непохожие на ваши.

Незаметно, слово за слово, возникала ссора. Для Дуняши его Валурены были чужими, ничто там не привлекало ее, его наивные рассказы подчас даже раздражали. Из любящей, веселой и доброй женщины она превращалась в сварливую и подозрительную бабу. Однажды она высказалась со всей откровенностью:

— Надоел ты мне со своей деревней. Просто ненавижу ее.

Тогда он понял: она ревнует его к Валуренам, словно к женщине. Глупая — до его села отсюда восемь тысяч километров… Между тем Дуняша была совсем не глупая, она не ошибалась, чувствуя, какую огромную притягательную силу таят Валурены для сердца Илиеша. Ольгуца как соперница ее вовсе не волновала. В случае чего сама с ней расправится. Да и чего тут беспокоиться, Ольгуца потеряла свою власть над Илиешем, хотя он и приехал ради нее. То была неразумная любовь — отпылала и потухла. Если под пеплом и остался росток, то он обречен, долго не протянет, засохнет. Дуняшу пугали Валурены, их она боялась безотчетно. Расстояние — не помеха.

Однако с некоторых пор обиженный за свое село Илиеш перестал рассказывать о нем Дуняше. Он вынашивал в себе свою тоску, прятал ее от Дуняши. Но она было проницательна, старалась отвлечь его даже от мыслей о Валуренах.

По правде говоря, Илиеш нашел в доме Дуняши лишь одну родственную душу. Старшая дочь Дуняши, Нина, готова была слушать рассказы Илиеша без конца; это был верный, преданный товарищ. Нина полюбила молдавские песни, пляски, поговорки, часто заставляла его повторять какую-нибудь песню, чтобы заучить ее. Часами отрабатывала произношение, переписывала, как могла, в тетрадь. Вызубрив песенку по-молдавски, гордилась, будто одержала невесть какую победу. Младшие дети Дуняши, Гена и Таня, шкодливые и насмешливые, от души веселились, глядя на эти уроки. Но в памяти застревало какое-нибудь молдавское слово, а то и целая фраза, они тоже то и дело напевали понравившуюся мелодию.

Дуняша не одобряла этих уроков. Нина ее успокоила, сказав, что многие молдавские слова напоминают французские, которые ей приходилось учить в школе. Тогда Дуняша стала требовать, чтобы Илиеш помогал Нине готовить уроки по французскому языку. Но сходство молдавского и французского языков находила лишь Нина, Илиеш же ни слова не понимал в ее учебнике. Однажды, когда на праздничном концерте самодеятельности Нина со сцены спела молдавскую песню на молдавском языке и сорвала бурные аплодисменты, Дуняша от радости даже прослезилась. Илиеш смотрел на Нину с признательностью: эта песенка бередила его душу. Школьники поедут с концертами к лесозаготовителям, привезут и эту песенку, услышит ее Ольгуца и вспомнит о нем. Ему все же хотелось, чтобы она о нем вспоминала! С той злополучной вечеринки он больше не встречал ее. Перепоручила его Дуняше, чего ей еще тревожиться? По всей видимости, она и Федор избегали встречи с ним. Иначе могли бы хоть случайно столкнуться, ведь живут почти что рядом, по местным масштабам рукой подать. Одно не мог выяснить Илиеш: случайно или по чьему-то замыслу тогда, на вечеринке, рядом с ним оказалась Дуняша? Однако мучать себя этим вопросом он не стал. Так или иначе, дорога к Ольгуце ему заказана, там ему больше нечего делать. А когда одолевали воспоминания, он их безжалостно душил, заваливал глыбами повседневных забот. Так засыпают колодец, в котором неожиданно обнаружили дохлую кошку или собаку и воду из которого уже нельзя пить.

Поэтому он прямо-таки остолбенел, когда однажды нос к носу столкнулся с Ольгуцей.

Он возвращался из бани, распаренный, умиротворенный, как всегда после парной испытывая легкость во всем теле. Шел, держа под мышкой сверток с грязным бельем. И вот такая встреча…

Ольгуца спросила:

— Надолго застрял в этих краях?

Вопрос был задан безразличным тоном; точнее, в ее голосе не было сочувствия, искренности.

Он буркнул:

— Навсегда.

Она неторопливо переступала с ноги на ногу, словно замерзла, хотя было не холодно.

— С Дуняшей как, миришься?

— Как нож с хлебом.

— Ну и слава богу. А я вот приехала в город за покупками, у нас там в магазинчике ничего не найдешь.

— Тайга, что поделаешь.

— Тут тоже тайга, но все же город.

— Передавай привет Федору. Он мне понравился.

Илиеш, прижав к себе сверток с бельем поплотнее, зашагал дальше, оставив ее посреди дороги. И вдруг вспомнил, что, уступив требованиям Дуняши, надел белье, которое в давние годы служило ее мужу. Ему казалось, что белье это просвечивает сквозь шинель, и лицо его вспыхнуло от стыда. Сейчас он жалел, что дал себя уговорить. Дуняша действовала из добрых побуждений: не пропадать же добру, времена пока тяжелые… Чужие кальсоны и сорочка жгли его, он зашагал поспешно, чтобы как можно скорей снять их…