Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Вход на выставку строго ограничен пригласительными билетами, Улуга нигде не видно, и мне даже как-то скучно без этого мальчика.

Не вижу я его, понятно, и в переполненном зале, в час торжественного открытия конференции, — ни на местах делегатов и публики, ни в ложах прессы. Вот уже сказал вступительное слово Шараф Рашидов, назвал глав делегаций, и они, один за другим, под рукоплескания всего зала, атакуемые фотографами, прошли к столу президиума, заставленному флажками всех стран и огражденному белой стеною астр… Произнес большую речь Мухитдинов, а Борис Полевой огласил приветственные телеграммы от Чжоу Энь-лая, Неру, Бандаранаике и У Ну… Я скольжу взглядом по рядам, думаю о великом значении для дела мира всего происходящего здесь и, между прочим, ловлю себя на том, что взгляд мой все-таки ищет самого незначащего здесь человека — узбекского школьника Улуга… Вход в зал — по делегатским билетам и пропускам, иначе все четырехмиллионное население Ташкента устремилось бы в этот зал. Как может проникнуть сюда маленький самозваный «делегат» — Улуг?

Я знаю: делегатов будут приветствовать ташкентские пионеры. Они, нарядно одетые, зажимающие в своих объятиях огромные букеты приготовленных для гостей цветов, нетерпеливо ждут сейчас своего часа у фонтана на Театральной площади… После речи Н. Тихонова, после приглашения к столу президиума только что прилетевшего в Ташкент делегата Пакистана, Хафиза Джаландхари, объявлен перерыв, и я — на площади — обхожу ряды построенных в несколько шеренг девочек и мальчиков — пионеров. Улуга среди них нет. Что случилось с ним?..

Может быть, читателю покажется это странным, но, слушая во время концерта хоровую песню «Гибель «Варяга», глядя на танцы узбекских девушек, я неизменно возвращаюсь мыслью к тревожащему меня вопросу: где же мой маленький «делегат»? Как, не попав сюда, переживает он свою неудачу? Ведь для него это крушение всех надежд!

И утром следующего дня первый, кого я ищу глазами, слушая речь обернутого оранжевой тогой, бритоголового, шоколаднолицего цейлонца, — все тот же мой маленький знакомец, которого не видно нигде. Перекрещиваются, обжигая глаза, лучи юпитеров, звучит английская речь цейлонца, блистает лилейно-белой национальной одеждой председательствующий — глава делегации Индии. Надвинув на уши мембраны маленьких, висящих на груди белых радиоприемников, все делегаты вслушиваются в речь, каждый выбрав для себя один из рабочих языков конференции — русский, английский, арабский, французский или узбекский… А моего Улуга здесь нет.

После горячей, страстной, полной революционной энергии, требующей «излечения от рака империализма» речи стройного, высокорослого камерунца Бенжамена Матина я выхожу в фойе и затем — на площадь.

Среди толпящихся людей я вижу здесь знакомое лицо того шофера, который вел автобус с индийскими делегатами в техническое училище. Я подхожу к нему и без обиняков спрашиваю:

— Скажите, где тот мальчик — Улуг?

Шофер смотрит на меня с недоумением и еще не сообразив, что ответить, протягивает указательный палец куда-то к крыше театра. Спохватившись, молчит и, круто повернувшись, смешивается с толпой.

Теперь недоумеваю я. Вхожу в театр, поднимаюсь по лестницам, обхожу залы с книжными витринами, где и в этот час толпятся люди, выхожу на галерею, ищу… Внизу видна сцена с сидящими за столом перед национальными флажками главами делегаций. От трибуны в громе аплодисментов отходит женщина Ганы — нарядная в своем экзотическом одеянии, черная, удивительно стройная Теодора Эфуа Сатерлэнд. Нечаянно кинув взгляд на маленькую ложу под потолком, откуда расходятся лучи осветительных аппаратов, я вдруг в случайной догадке устремляюсь вниз, вверх, по разным переходам, — туда.

И там я застаю зрелище удивительное…

В глубине маленькой ложи, позади пышущих жаром, излучающих ослепительный свет аппаратов, вокруг которых суетятся два электромонтера в рабочих робах, я вижу трех тесно прижавшихся друг к другу мальчиков, вооруженных до зубов всем, что представляется им необходимым для восприятия происходящего. Они стоят потные, увлеченные своей созерцательскою работой, они не замечают меня. Улуг — посередине, Мишка справа от него, соединенный с ним проводом наушника делегатского радиоприемника, — разомкнув наушники, они поделились ими. Один прижимает свой к левому уху, другой, нацепив дужку на тюбетейку, подвесил свой наушник к правому уху. Обеими руками Улуг прижимает к глазам огромный, старинный полевой бинокль, глядит вниз. Там, по направлению к сцене, идет через зал человек в синем халате поверх белой рубахи. Третий мальчик, которого я не знаю (у него чуть раскосые глаза, это, должно быть, Ким), хватает Улуга за плечо. Я слышу взволнованный шепот:

— Это сенегалец!.. Ты слышал? Рашидов сказал: сенегальские друзья… Только что прилетели, он идет в президиум! Как зовут его, как зовут, не слышал?

— Не мешай! — не отрываясь ни от бинокля, ни от наушников, отвечает ему Улуг. — Потом узнаем! Ты пиши, пиши!

И мальчик тянет из-за пазухи свернутую в трубочку школьную тетрадку, что-то наспех записывает в нее огрызком карандаша.

Тут я замечаю на груди Улуга с десяток значков, успеваю различить эмалевое изображение белого слона и над всеми другими такую же, как у меня и у всех участников конференции, эмблему — бело-синий, круглый, благородный значок с изображением пяти сомкнутых в дружеском пожатии рук!

Как удалось Улугу добыть и эту эмблему? Как ухитрился он получить радиоприемник? Ведь они выдаются участникам конференции строго по списку.

Под ногами Улуга я замечаю стопку книг и газет, разноцветные проспекты, которые раздавались бесплатно, желтую, нераскупоренную пачку камбоджийских сигарет, туристскую брошюру с изображением пальм на обложке и красными буквами заголовка: «CEYLON»…

Да! Улуг и его приятели здесь во всеоружии!

Мне становится очень весело, я не хочу смутить мальчиков своим присутствием и, не замеченный ими (они слишком увлечены!), тихонько удаляюсь из ложи и, успокоенный, улыбаюсь: «Все в порядке! Самый маленький делегат конференции — здесь, на своем посту!»

Ну и хитрецы, ну и ловкачи мальчишки!

Вернувшись на свое место в зал, слушая выступление корейского делегата, я размышляю о том, что все мы, взрослые люди, вернувшись по домам с этой конференции, найдем мало времени, чтобы перебирать воспоминаниями каждый штрих нами здесь увиденного и услышанного. Конференция, конечно, останется в нашей памяти, но мы все-таки будем закружены множеством новых событий, какие определяют неугомонную жизнь каждого из нас. Разъезжая по разным странам, напряженно трудясь, борясь за мир, каждый делегат в потоке новых, набегающих впечатлений многое из нынешних дней забудет…