Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Сразу за кишлаком Оббиор боковая долина оказалась как бы разрезанной по длине глубоким и очень широким рвом, по краям которого тянулись два коричневых глинистых вала, усыпанных остробокими, разнокалиберными камнями.

— Смотрите, куда докатился! — заметил Хурам, придержав коня и указывая камчою на ров.

— Рафик Хурам! — откликнулся один из дехкан, присоединившихся в Оббиоре. — Он дальше, ох-хо, вниз, до самой большой реки, дошел. У нас тоже тревога была. Мы думали, наши поля заденет, спасибо ему, стороной пошел. Наши старики весь день молились вчера…

— Ну, а ты сам, — нахмурился Хурам, — как думаешь? От молитв, что ли, он пошел в сторону?

— А, рафик Хурам, — обиженно возразил дехканин. — Зачем от молитв? Так говорю, для смеха говорю — старики… Куда наклон есть, туда и пошел.

— Ну, то-то… А что еще старики говорили?

— Говорили: не нашей веры Хунук, все исмаилия там, не тому пророку молятся, Мухаммада не признают, за то аллах им в наказание это сделал.

— Вот дурни!.. Слышишь, Арефьев, что он говорит?

— Да уж слышу, — отозвался рысящий сзади Арефьев. — Верно ты мне говорил. Придется тебе поработать…

Открывшуюся за скалистыми воротами хунукскую долину трудно было узнать. Все ее пространство, прежде ровное и спокойное, превратилось в развороченную, как огромная рана, бугристую и каменистую котловину, вдоль и поперек исполосованную извилистыми длинными рытвинами, на дне которых поблескивала успокоенная вода. Скалистые ворота сыграли роль гигантской плотины, сдержавшей силь в хунукской долине, принявшей на себя всю его силу. Только часть его они пропустили между своими узкими стенами, отдав ему русло той маленькой горной реки, которая вверху протекала мимо Хунука, а внизу, за кишлаком Оббиор, впадала в многоводную Румдару.

Сразу за воротами тропа, проглоченная подмытыми осыпями, исчезла. Всадникам пришлось спешиться и вести лошадей в поводу, выискивая путь между беспорядочно нагроможденными камнями. Уже отсюда, издали, видно было, как пострадал Хунук: исчезли привычные купы садов, полуразрушенные дома оголились, и только по бортам корытообразной долины сохранились зеленые полоски растительности и обрезанные по низу клочки тщательно разделанных посевов.

Путники молча приближались к Хунуку, подавленные неприютным зрелищем совершившейся катастрофы. Перед самым кишлаком они увидели дехкан, в одиночку и мелкими группами ковыряющихся в развороченной почве. Трудно было догадаться, что именно они делают, но оббиорцы сказали Хураму, что это хунукцы собирают на дрова обломки деревьев и бревен, торчащие из засыхающей глины.

— Здорово им досталось! — в задумчивости произнес Арефьев.

— Да, уж лучше не надо! — с горечью усмехнулся Хурам. — Смотри, они заметили нас.

Хунукцы действительно заметили их, но вместо того чтоб, как обычно, пойти навстречу приезжим, поворачивали к ним спины и начинали еще усердней работать.

— Что это они отворачиваются? — недовольно заметил Арефьев. — Демонстрация?

— Не демонстрация, а настроение у них очень плохое, — сообразил Хурам. — Стыдно им говорить с нами об их несчастье.

— Что ж они, чудаки, виноваты, что ли?

— А вот, посмотри сам. — И, сложив ладони рупором, Хурам во весь голос прокричал: — О-о-эй, рафико-о-он…

Дехкане словно не слышали. Хурам повторил крик. Двое ближайших, бросив работу, с видимой неохотой приблизились к Хураму. Оборванные и грязные, они подошли с опущенными лицами, не глядя ни на кого. Хурам серьезно на них посмотрел.

— Здравствуйте, товарищи!

Оба сурово ответили на приветствие и поочередно пожали протянутую руку.

— Что это вы, словно замечать нас не хотите? А?

Оба недоуменно взглянули на него, и первый, сутулый, широкоглазый, ответил:

— Зачем так говоришь, рафик Хурам?.. В нехорошее время приехал.

— Потому и приехал, что нехорошее время. Пойдемте-ка со мною в кишлак. Много погибших у вас?

— Иор-Мастон утонул, Бобо-Калона камнем пришибло, еще Али-Худо тоже камнем, — начал по пальцам угрюмо перечислять дехканин. — Еще три женщины: Баханиссо и Ханум, — дом обвалился, выбежать не успели, Сафид-Богор упала под воду, еще старуха одна, мать Иор-Мастона, еще шесть человек детей…

— Все насмерть?

— Вот, кончилась их жизнь… Еще много есть, больные сейчас.

— Сильно больные?

— Усто-Раим — нога сломана, Абдулло-Шо — тоже нога, Шо-Назри грудь придавило… Ой, много больных, рафик Хурам. Такая беда на нас, прокаженных… Такой страх на нас…

— Да-а… Тебя, друг, как зовут?

— Меня? Нигмат. Его, — дехканин указал пальцем на своего спутника, — Бахтиор… — помолчал и добавил: — Что будем делать теперь, рафик Хурам? Как жить нам теперь? Помирать надо.

— Ну, это, брат, ты оставь! Помирать еще через много лет будем. А что делать — сейчас мы поговорим. Пойди-ка созови всех в кишлак, скажи — Хурам приехал, зовет на собрание. Скажи — помощь идет, восемь автомобилей — рис, муку, одежду, все вам везем.

Нигмат опустил голову, повернулся и вместе с Бахтиором двинулся в сторону.

— Ты что? — спросил озадаченный Хурам.

Нигмат остановился и, усмехнувшись с горечью, скороговоркой:

— Мука — хорошо, спасибо. Рис, одежда — тоже хорошо, спасибо. Восемь автомобилей — очень хорошо, тоже спасибо… Твой автомобиль нам поля не привезет? Дома не привезет? Радость не привезет? Новую весну тоже не привезет? Ай, иай, рафик Хурам, что может сделать автомобиль, — у нас сердце стало пустым, червяк съел орешек… Спасибо, рафик Хурам, ты хороший человек, а наше горе — как лед на горах — большое… Пойду всем скажу, ты приехал. Пусть идут на собрание.

И, не ожидая возражений Хурама, оба хунукца поспешно отошли от приезжих.

Пробираясь между камнями, Хурам до самого кишлака молчал.

В разоренном кишлаке работа, однако, кипела: мужчины и женщины лепили из глины стены домов, подпирали палками наклоненные дувалы, замазывали дыры, закладывали хворостом углы обваленных крыш, выламывали кетменями глину, наплывшую внутрь жилищ. Из пролома в дувале вышел без пиджака, в измазанной глиной рубахе Шукалов. Хурам протянул ему руку.

— Ты, что ли, их заставил работать или сами они?

Шукалов стер рукавом грязь с сосредоточенного лица и положил руку на луку седла:

— Понимаешь… Вчера никто ничего не хотел делать. Как овцы по кишлаку бегали… Сначала спасали все, а когда мертвых нашли, все дрожат, женщины волосы рвут, плач, вой, я и то растерялся. Говорю: надо сейчас же хоронить, они не хотят, паника, понимаешь? И верно, страшновато тут было. Вот тебя не было, и ты б испугался. Я вижу — надо, чтоб люди прежде всего организовались, и сначала все равно для какого дела, только бы наладить порядок. Агитирую, чтоб весь кишлак собрался хоронить мертвых. Сначала не слушали, потом я всех активистов комсомола разослал собирать людей. Спасибо комсомольцам, поняли они, в чем задача… Уже темно было, мы факелы сделали и носилки для похорон… Ну, все-таки вышло, собрались все, вон там на горе похоронили. Когда хоронили, я сказал народу, что горю поможет только работа, что дружно работать надо, что ты завтра приедешь и помощь придет. После вернулись в кишлак, где тут спать, всю ночь так никто и не спал, я всех распределил на бригады, каждой дал свое дело… Вот хорошо, доктор приехал, — здравствуйте, товарищ доктор! Мы всех раненых в одном доме собрали, вроде больницы устроили, вон тот дом, пойдемте сразу туда.