Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Что случилось? — настойчиво и резко крикнул Хурам первой женщине, ворвавшейся в круг дехкан.

— Скорее идите!… — женщина задыхалась от бега. — Бьют… камнями швыряются… Нигмату в голову камень…

Дехкане, ничего больше не слушая, мгновенно поспрыгивали с камней и, толкая один другого, кинулись навстречу бегущим. Вместе с ними шумной толпой понеслись к кишлаку.

Ничего не понимая, Хурам подскочил к повернувшей было вспять женщине, схватил ее за рукав:

— Да объясни же толком, что там происходит?

Женщина рванулась, увлекая его за собою:

— А, рафик Хурам, скорее идем… Утром пришли оббиорцы помогать нашим… Работали дружно… Сейчас наши дорогу делали, чтоб караван мог прийти…

— Ну? — Хурам обернулся, махнул рукою и побежал, на бегу слушая женщину, тянувшую его за рукав.

— Утром молодые работали. Сейчас пришли новые, старики — наверно, человек тридцать… Сначала сказали: тоже помогать будем. Потом с Одильбеком стали ругаться. Один взял камень, бросил в него, наши тоже схватили камни, все дерутся сейчас… Бежим скорей, рафик Хурам… Ай-иа, опять нам беда…

Арефьев, Шукалов, Винников догнали Хурама, вместе с ним вбежали в кишлак. Он был безлюден, а внизу, за последними жилищами, под осыпью, Хурам увидел дерущуюся толпу, с которой слились убежавшие с собрания дехкане. Мелькали камни, палки и кулаки. Толпа рычала, как свора сцепившихся волков. Женщины стояли в стороне отдельной группой и, не решаясь вмешаться в драку, исступленно кричали, подбадривая своих.

Хурам остановился.

— Товарищи… Надо прекратить драку… Давайте держаться вместе… Где Винников?

— Вон он стоит, — указал пальцем Арефьев на Винникова, который в нерешительности остановился у выхода из кишлака.

— А ну его! — раздраженно крикнул Шукалов. — С него проку мало, не видишь, он трусит.

— Ладно, — скороговоркой вымолвил Хурам. — Так не разделяться! Если что, стреляй в воздух… Пошли, Шукалов.

Все вместе на полном бегу ворвались в бушующую толпу.

— Прекратить сейчас же! — в ярости крикнул Хурам, хватая за руки облепивших его людей. — С ума сошли!..

Воздействовать на распаленные страсти было, однако, не просто. Острый камень ударил Хурама в шею. Дерущиеся лезли через Хурама один на другого. Хлопнул короткий и звучный выстрел, и Хурам, оборотясь, увидел Шукалова, устремившего в небо свой револьвер… Рядом трижды грянул из револьвера Арефьев. Толпа раздалась.

— Кто сейчас же не прекратит драку… Слышите? Чтоб сразу же тишина!

Ворча и переругиваясь, толпа присмирела. Схватившиеся люди отпустили друг друга. Все обернулись к политотдельцам и образовали вокруг них тесный круг. Но, едва набираясь спокойствия, Хурам собрался заговорить, раздвинув толпу, выкатились два сцепившихся старика; не удержав равновесия на пустом месте, оба полетели на землю к ногам Шукалова.

— Стойте вы, оглашенные!.. — Шукалов деловито сунул кулак между ними и вдвоем с разгоряченным Арефьевым попытался их расцепить. Один стиснул зубами бороду противника и исцарапанными руками растягивал в стороны его уши. Зрелище было настолько нелепым и диким, что Хурам не удержался от смеха:

— Вот до чего дошли… Смотрите — хороши аксакалы?

Возбуждение гневной толпы мгновенно улеглось. С непосредственностью детей дехкане разом расхохотались. Шукалову и Арефьеву удалось наконец растащить стариков. В одном из них Хурам с изумлением узнал Одильбека. Другой, судя по шелковому, изодранному в клочья халату, был оббиорцем. Обессиленные, удерживаемые за локти, с ненавистью обмениваясь горящими взглядами, старики не замечали окружающего и старались доконать друг друга плевками.

С трудом подавив смех, Хурам подождал, пока старики не пришли в себя.

— Вот никогда я не думал, что тебя, Одильбек, вместо овчарки можно выпускать на волков… Мы тебя на собрании ждем, а ты вон чем здесь занимаешься… Ай, ай! Это называется уважаемый председатель колхоза!

Одильбек смущенно рассматривал свои покусанные и исцарапанные руки. Кто-то из толпы решил за него вступиться:

— Он правильно делал, рафик Хурам, не надо смеяться. Зачем старые собаки нас оскорбляют?..

— Сам собака! — раздалось в толпе, готовой снова воспламениться.

— Тише! Опять? — повелительно крикнул Хурам. — Что бы ни случилось, нет закона лезть врукопашную… А ну, Одильбек, сам расскажи мне, в чем дело?

Одильбек рванулся из рук Шукалова и гордо выпрямился:

— Пусть молчат… Я расскажу. Зачем драка? Драка неправильно. Я не начинал. Они начинали. Зачем начинали? Пришли помогать? Хорошо. Я говорю — спасибо. Когда такое несчастье, старые споры надо забыть. Раз к нам пришли помогать — значит забыли. Спасибо. Я говорю: наша душа болит, хлопка не стало. Они говорят: «Хлопка не стало, потому что вы к Советской власти подлаживались, вперед всех себя показать хотели, пророка забыли». Я отвечаю: не указчик нам ваш пророк, вы сидите на коране, читаете его, а работу забыли. Он кричит: «Не смей говорить о нашем коране. Вы, проклятые исмаилия, что поняли в премудрости корана?» Вот так оскорбляют меня. Правильно, так было?

— Правильно. Все слышали. Так сказал, — загудели хунукцы.

— А ты что ответил? — выкрикнул в бешенстве кто-то из оббиорцев. — Что ты, пес, ответил?

— Слышишь, рафик Хурам? Зачем пес? — снова вскинулся Одильбек. — Я ответил, я святыми словами ответил: «Я взял коран, выбрал из него весь мозг, а кожу выбросил для собак». Вот вам, собакам суннитам, есть эту кожу!

Старики оббиорцы, осыпая Одильбека ругательствами, замахали руками, расталкивая толпу.

— Довольно! — сурово произнес Хурам. — Мне все понятно. С этого началась драка?

Одильбек, не слушая, продолжал в гневе:

— Я не оскорблял. Святой Бедиль говорил: «Пей вино, сожги священные книги, предай огню Каабу, поклоняйся идолам, но не обижай человека». Так говорил. Я только повторил святые слова. А эти сунниты ударили нас обидой. У нас горе, они кричат: хлопка не будет, они берут камни, они поднимают палки на нас. Мы будем стоять смотреть? Нет, мы тоже поднимаем палки и берем камни. Вот драка… Рафик Хурам! Я председатель колхоза. Мой сад погиб, и мой дом погиб, и мой хлопок погиб. Дай мне говорить. Это ничего. Я сначала об скалу хотел разбить свою голову. Я не хотел смотреть на людей, потому что весь хлопок колхоза погиб, а я председатель, я каждый день всю весну всех торопил работать. Я, как горный дэв, в их душу входил, дразнил душу: счастье придет, свет придет, богатство придет, большая радость для нашей Советской власти работать. У нас нет баев, нам не мешает никто, сдадим хлопок, Советская власть даст нам богатство и великую радость. Рафик Хурам, рафикон… — Одильбек, зажигаясь от собственных слов, говорил уже вдохновенно и обращался уже не к Хураму, а к толпе, и был полон тем достоинством, которое всегда заставляло всех слушать его, и уважать, и верить в его величавую искренность. — Рафикон, вот они смеются над нами, хитрые их сердца, маленькие их головы, они Советской власти не верят, они — байское стадо… На нас силь пришел. Это беда, мы слабее силя… На нас идет их большой смех… Мы не дадим наши сердца их собачьему смеху, когда хлопка у нас не будет. Рафикон! Я все ходил, все смотрел. Я каждый кусочек земли трогал моими руками. Я считал, сколько шагов сделает солнце от страны восхода до страны заката. Я считал, сколько камней лежит на нашей земле. Я считал, сколько у нас людей. Я все сосчитал. Рафикон, слушайте меня, что я скажу. Я скажу: мы не поверим силю и не поверим смеху суннитов. Я скажу: мы будем работать. Я скажу: я жить не могу, и есть не могу, и пить не могу, и спать не могу, если мы не будем работать. Мы снова возьмем кетмени, и впряжем в омачи быков, и своротим в сторону камни, и пустим воду между руками. Мы скажем солнцу — помогай нам, как Советская власть… А этих суннитов мы, рафикон, прогоним. Не надо их помощи, не надо от них обид, пусть к нам не ходят в кишлак. Рафик Хурам, ты им прикажи, чтоб они к нам не ходили в кишлак. Стыда от них не хотим. Собачьей веры их не хотим. Завтра — Первое мая, как будто не было силя. Пусть будет праздник, как мы хотели. Пусть рафик Хурам, и рафик Шукалов, и все товарищи останутся здесь как гости. Мы снова засеем наши поля. Мы соберем хлопок, как будто не было силя. Во славу наших душ, которые раньше жили в змеях, в зайцах, в лисицах, а теперь, спасибо аллаху, живут в человеке. Во славу нашей великой Советской власти, которую мы, как хлопок, сделали своими руками. Кто скажет слово против меня?