Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Так, конечно, согласен! — успокоенно произнес Баймутдинов, пряча ведомость в ящик письменного стола.

Хурам собирался было встать, но подумал и, изучая выражение глаз Баймутдинова, медленно, как бы нехотя, врастяжку сказал:

— Вот что, Баймутдинов… Дел у меня к тебе больше нет… Но нас сейчас двое, и я хочу тебя спросить, знаешь, так, по-товарищески… Твое выступление на бюро…

Баймутдинов навалился грудью на стол, положил перед собою руки, и в глазах его мелькнуло выражение удовлетворенности. Он мягко перебил Хурама:

— Вот правильно… Я сам хотел сказать тебе… Именно по-товарищески… Нехорошо получилось тогда, я чувствовал себя нездоровым, знаешь, работы много, мы все переутомлены, у всех нервы расстроены… — в тоне Баймутдинова было полуизвинение, а в глазах, ставших приветливыми, доверительность. — Я очень погорячился, обидно мне было, что даже ты, такой же, как я, таджик, не понимаешь меня. Ты не обращай внимания, мало ли что в таких случаях срывается с языка…

— Погоди, Баймутдинов… Пусть так, но такого объяснения я принять не могу, так с женой объясняться можно, а тут дело серьезней. Но я не прошу у тебя объяснений. Ты прекрасно знаешь, что за твои слова ты должен будешь ответить партии, а не мне. Такие слова, как тогда, на ветер не швыряют, и партия с тебя очень строго спросит за них.

Баймутдинов нахмурился и опустил глаза. Хурам продолжал:

— Что ты скажешь партии, я не знаю. Но я предварительно по-товарищески хочу спросить только об одном, и то потому, что это лично меня касается. Какие основания у тебя были, когда ты назвал Винникова белогвардейцем?

Баймутдинов, с трудом сдерживая себя, заговорил очень тихо:

— Слушай, Хурам. Давай поговорим начистоту. Как это так, до сих пор мы с тобой сговориться не можем? Ты член партии, я тоже очень давно. Но я, кроме того, таджик, и ты тоже шугнанец — значит таджик. Я люблю мою родину и не сомневаюсь, что ты тоже любишь ее. Правда?

— Ну, люблю, конечно. Дальше что? — нетерпеливо произнес Хурам, еще не понимая, куда Баймутдинов клонит.

— Любишь, — вкрадчиво заглядывая в глаза Хураму, продолжал Баймутдинов. — Я знаю, ты честный человек — значит любишь. Наша страна прежде была большим государством, вспомни Согдиану, вспомни войска Искандера и вспомни еще твой родной Бадахшан, когда он простирался от Яшиль-Куля до Файзабада, от Рохарва и почти до Таш-Кургана… Велика, богата, могущественна — кто мог тогда с насмешкой взглянуть на таджика? А потом, чьи только лошади не топтали страну наших дедов и прадедов! После всех прошли русские, сколько земли твоей отдали чужим людям?

— Какие это русские? — строго сказал Хурам.

— Пусть царская власть, не все ли равно! Или ты думаешь…

— История! — мрачно прервал своего собеседника Хурам, следя за его бешеными, налившимися кровью глазами.

— История?.. Да, конечно, история, проклятая память ее! Потом пришла революция, мы думали, таджики теперь выгонят всех чужих, снова раздвинут границы своего великого государства… Коммунистическая партия? Хорошо! Если независимость — пусть будет партия. Я стал коммунистом, ты стал коммунистом, потому что нам было сказано, что мы сами будем управлять нашим государством.

— Мы и управляем им, — еще мрачней решительно произнес Хурам, сдерживая наплывающее изнутри возмущение.

— Мы управляем?.. Управлять мы будем тогда, когда такие, как ты и как я, выйдем в большие руководители, наберемся силы, и когда ни одного русского у нас не останется… Ты спрашиваешь — этот Винников, почему он белогвардеец? А как же иначе его назвать? Неужели ты не замечаешь, что он ненавидит нас так же, как мы его… Он белогвардеец, и все они тут белогвардейцы… А Арефьев, который сажает в тюрьму наших людей, таджиков-активистов сажает, вот как Османова. Подожди еще — и тебя и меня посадит… А Леонов…

Хурам внезапно свирепо хлопнул рукой по столу и встал так, что стул полетел на пол.

— Всё?

Баймутдинов резко откинулся от стола. Кровь хлынула ему в голову. Он сразу понял, что глупо зарвался, и вскочил сам с трясущимися губами.

— Всё? — с ледяным спокойствием повторил Хурам и, не ожидая ответа, с тем же спокойствием и с нескрываемым презрением отчеканил: — А таких, как ты, Арефьев действительно должен сажать!

Круто повернулся и вышел из комнаты. Баймутдинов кинулся за ним, но увидел людей и в бешенстве хлопнул дверью так, что косяки затрещали.

Выйдя на площадь, Хурам приложил ладонь к груди. Сердце его билось мелко и часто. Словно желая его заглушить, Хурам надавил ладонью на грудь. Пройдя всю площадь, он успокоился и задумчиво вслух проговорил:

— Селахетдин Ахунов… Се-ла-хет-дин… Ляк-Танга…

Придя в политотдел, он отозвал в сторонку Шукалова.

— Ты что такой бледный?.. — обеспокоенно глянув ему в лицо, произнес Шукалов. — Опять ночь не спал?

— А, брось, пожалуйста, — нетерпеливо отмахнулся Хурам. — Тоже мне нянька! Спал, все в порядке… — и, приняв сухой, деловой тон, спокойно сказал: — Вот что… Тебе поручение. Выясни в кишлаке Ляк-Танга, кто такой Селахетдин Ахунов — бедняк или бай. Дехканин один. Он переселился на Вахш, кажется, первого февраля.

— Больше ничего?

— Да, ничего… Какое у него было хозяйство… и так, знаешь, здесь не болтай.

— Хорошо. А тебе это срочно надо?

— Да так, по возможности.

На следующий день Шукалов вошел в кабинет Хурама и сообщил, что был в кишлаке Ляк-Танга и узнал доподлинно: никакого Селахетдина Ахунова в кишлаке нет и никогда не было. Никто такого имени там не знает, никто оттуда не переселялся на Вахш, и это должно быть какое-то недоразумение, может быть, Хурам ошибся в названии кишлака.

Хурам принял известие с большим удивлением, сказал, что ошибки быть не могло и что он сам выяснит, в чем именно заключается недоразумение.

— Ладно, занимайся своими делами. Поезжай в колхоз «Октябрь», дехкане вчера сообщили мне, что там посевная заканчивается. А я сегодня съезжу в Лицо Света, вчера Лола-хон приходила, просила с Азизом поговорить, что-то у них опять там не ладится…

Подозрение, что у Баймутдинова дела с переселенцами нечисты, превратилось сейчас в убеждение. Хурам решил немедленно зайти в ГПУ.

Арефьев, дружески поздоровавшись, усадил его за стол. Хурам прямо приступил к делу и рассказал о странной истории с «мертвою душою» — Селахетдином Ахуновым.

— А почему ты придаешь этому такое значение? По-моему, тут просто беспорядок в отчетности. Послать к Баймутдинову инспектора, и пусть разбирается.

— Нет, Арефьев, я очень тебя прошу, выясни это дело по твоей линии. Поищи здесь в кишлаках, может быть, действительно кишлак неправильно обозначен, а одновременно телеграфируй на Вахш. Пусть они сообщат, действительно ли такой переселенец у них появился, а заодно пусть перечислят всех, кто от нас к ним приехал. Сверим с исполкомовским списком, проверим, не баев ли посылал туда исполком. Сделаешь?