Александр Авдеенко - В поте лица своего

Молчит Константин Головин. Смотрит себе под ноги. Губы, щеки, подбородок дрожат. Булатов спокойно его рассматривает. О чем думает сейчас директор? Что на душе у Головина? Душевная жизнь есть тайна каждого. В душу человека не заглянешь — она труднодоступна даже самым зорким.

И все же я рискну предположить, что Булатов критикует начальника крупнейшего цеха не только с позиций директора. Он, кажется мне, вкладывает в чисто производственные отношения и еще что-то сугубо личное.

Любой руководитель не может хорошо исполнять свои обязанности без постоянного нравственного самоконтроля.

Научно-техническая революция — мощный, важный, но не единственный рычаг, с помощью которого мы изменяем мир, укрепляем экономику. Нравственная сила многое решает и в сфере производства, и в области производительности труда, и в отношениях людей. Ударник коммунистического труда — высоконравственный человек. Мастер, озабоченный тем, чтобы на рабочих местах был отличный психологический климат, — высоконравственный командир. Начальник цеха, не желающий и не умеющий заботиться о подчиненных, стремящийся выполнить план любой ценой, — безнравственный и опасный деляга… Директор, одинаково бдительно стоящий на страже планов завода и жизненных интересов трудящихся, создающий на комбинате, на заводе атмосферу доброжелательности, уважающий человеческое достоинство своих сотрудников, — настоящий государственный и партийный деятель, он, как правило, вызывает к себе всеобщую любовь.

Вот о чем думал я, слушая Булатова…

Заглянул я в кабинет главного инженера без всякой надежды застать его на месте. Меньше всего времени Воронков проводит за столом. Всегда находится там, где больше всего нуждаются в нем — в его знании, авторитетном указании, энергичном, толковом распоряжении. Такие горячие точки он сам ищет и вовремя находит.

Увидев меня, бросил телефонную трубку, поднялся из-за стола.

— Милости просим! Заходи!

Я сказал ему о том, что сейчас больше всего занимало меня:

— Дошли до меня слухи, Митяй, что ты во время болезни директора на свой страх и риск отправил в Москву и во все концы страны толкачей, наделенных чрезвычайными полномочиями. Правда это?

— Было такое дело… Что, осуждаешь?

— А зачем тебе это понадобилось?

— Мы держали на голодном пайке тридцать пять мартеновских печей. Не успевали готовить сырье в должном количестве и мало-мальски сносного качества. Не хватало оборудования и, конечно, порядка. Спасались от катастрофы авралами в общегородском масштабе. Десятки тысяч людей субботничали на складах металлолома. Вот для того, чтобы раз и навсегда покончить с авралами, я и снарядил особую экспедицию во главе с Костенковым. Мужик он пробивной, с хорошо подвешенным языком, хитроватый и умный стратег.

— Результаты?

— Прекрасные. Костенков выколотил нужное нам оборудование. Три мощных импортных пресса. Гильотинные ножницы. Опасность, угрожавшая текущей пятилетке, считай что миновала!

Я обнял Воронкова. Признаюсь в порядке самокритики: слабак я в этом пунктике. Всех хороших людей готов обнимать.

— Ну и боец же ты, Митяй, — сказал я. — Самого себя превзошел. Одним ударом уложил наповал министерских бюрократов и тех, кто не верил, что проблему металлошихты можно решить так быстро и просто.

— Не просто и не быстро. Костенкову пришлось стучаться в самые высшие инстанции. Наше это счастье, что все уважают, любят детище первой пятилетки.

— А как Булатов отнесся к твоей экспедиции?

— Ну, видишь ли… Я замаскировал свою самостоятельность. Везде и всюду каждому втолковывал, что это не моя инициатива, а директорская: коренная реконструкция тылов мартеновских цехов.

— Ну, а самому Андрею Андреевичу тебе удалось втолковать, что это не твоя инициатива, а его идея?

— Сошло… Не имею ни выговора, ни упреков за то, что действовал не по его прямой указке.

— А благодарность имеешь?

— Не принято отмечать простого исполнителя со стороны идейного вдохновителя…

— Стало быть, Булатов уверен, что все хорошее, что делается на комбинате, исходит от него, а все плохое — от лукавого, то есть от нерасторопных, бесталанных подчиненных?

— Пожалуй, так оно и есть. Но… — глянул на меня сквозь сильные стекла очков, обжег умным взглядом, — положа руку на сердце надо сказать, что мы все, в том числе и я и ты, в той или иной мере заражены булатовщиной. В природе человека выпячивать, преувеличивать свои достоинства и терпимо относиться к своим слабостям и недостаткам. И только лучшие из нас бывают беспощадны к себе даже тогда, когда одерживают победы…

Трудно не согласиться с Воронковым, если хочешь оставаться честным перед самим собой и если тебе доступно знание природы человека.

Булатов смотрит на себя как на победителя. И в министерстве некоторые деятели яро поддерживают его, поскольку комбинат из года в год выполнял и перевыполнял план. Знают о его заносчивости, больших издержках, но… победителя, дескать, не судят.

Судят, дорогие товарищи! И еще как. И не только люди. Сама победа нередко побеждает победителя. Смерти подобно ее длительное ослепительное сияние, ее блаженный жар, ее ядовитая нега. Лишь тот, кто не позволяет себе ни на мгновение упиваться победой, остается повелителем своей судьбы, несгибаемым бойцом, каким и был до победы: сильным, настойчивым, не щадящим себя добытчиком истины.

Пятница. Четырнадцать часов. В этот день, в этот час всегда происходит оперативное совещание по итогам работы комбината за неделю.

В небольшом, человек на сто, зале рядом с кабинетом директора собрались командиры производства, начальники бытовых служб, юридической части, общепита, главный механик, главный сталеплавильщик, заместители директора и главного инженера.

Присутствует на птичьих правах и Егор Иванович. Он сидит в дальнем углу, у окна, и держит себя тише воды, ниже травы. Но его седая красивая голова всем сразу бросается в глаза. Не ведаю, как он сюда попал: то ли по приглашению директора, то ли сам по себе, повинуясь неистребимой привычке всегда держать руку на пульсе комбината. Скорее всего последнее.

Булатов сидит за длинным столом президиума. Рядом с ним, справа, — главный инженер Воронков. Митяй серьезен, непроницаемо замкнут, отрешенно молчалив. Глаза опущены. Директор оживлен и весел. Он в хорошо сшитом костюме, в белоснежной рубашке, манжеты которой далеко выступают из рукавов пиджака. Галстук широкий, свежий, с аккуратно завязанным узлом.

Я впервые присутствую на таком совещании. Интересно, как и чем оно начнется? Думаю, что и здесь в центре внимания будет Константин Головин. Директор выдаст ему полной мерой за всю его неделю плохой работы. Я ошибся. Совещание началось на самой высокой мажорной ноте — с поздравлений по случаю дня рождения Гарусова, начальника отдела кадров. Вручая имениннику огромный букет цветов, Булатов улыбался, долго и энергично тряс ему руку. Все присутствующие тоже улыбались. Один только Воронков оставался серьезным.